Магический мир философии - [17]

Фикциональность в описании чужого Я

В не меньшей, а большей степени проблематичной оказывается достоверность любых – устных или письменных – разговоров о чужом внутреннем мире. А между тем, мы постоянно говорим и пишем о чужих переживаниях, чужих мотивах, чужой личности, будто прекрасно знаем ее изнутри. Часто такой разговор является нагромождением фикций – суждений и оценок, принадлежащих исключительно субъекту речи, но никак не объекту описания. В этом случае человек, которого описывают, соприкоснувшись с текстами подобного рода, может сказать: «Это не про меня. Вы меня вымысливаете». Так, собственно, порой и говорят. Подобный процесс является приписыванием, и его анализ необходим при конфликтах, возникающих в межличностной коммуникации (впрочем, и во всякой иной тоже).

Описание чужого внутреннего мира как достоверно известного является важнейшим признаком фикционального художественного текста. В частности, В.Шмид в своей «Нарратологии» отмечает, что ведущим признаком фикциональности это описание считает К.Хамбургер: если автор пишет о том, что «герой подумал то-то и то-то», то ни о какой фактуальности не может быть речи. Состояние чужого сознания не является для нас «фактом», который можно проверить, а обратившись к своему собственному, мы найдем лишь свое личное восприятие ситуации. Заметим, впрочем, что толкуя предположительное состояние чужого сознания по аналогии с интерсубъективным эталоном, обращающимся в культуре ( «что и как надо чувствовать в подобном случае или что обычно чувствуют»), мы все равно не получим достоверного знания – индивидуальное переживание может быть иным.

И тем не менее, мы не можем сделать ни шагу без предположений и даже уверенных утверждений о чужой субъективности. Без этого общение не могло бы состояться, а, значит, наши представления – это не только наша выдумка, вымысел, фантазия, но и реальное понимание, реальное знание, на меру которого указывает успех в общении. Правда, здесь в том числе срабатывает описанное в феноменологической социологии правило взаимозаменяемости перспектив: мы можем представить себя на месте другого, и различие наших внутренних миров окажется не значимым, если наша цель едина. Однако это означает лишь то, что, взаимодействуя практически, мы нередко игнорируем чужую душу и взаимно коррелируем наши действия, оставаясь либо равнодушными, либо имея превратное представление о внутреннем мире другого человека. Кстати сказать, это превратное представление не всегда, но часто является результатом проекции – перенесения собственных установок и стремлений на другого.

Таким образом, мы всегда отчасти знаем, отчасти не знаем чужой внутренний мир, балансируя на грани реального и фикционального, поэтому здесь нужна крайняя осторожность и деликатность. Однако в философских исследованиях, касающихся чужих биографий, порой можно встретить категоричные и самоуверенные суждения, где автор нисколько не сомневается в реалистичности собственной трактовки внутреннего мира другого. Примером такого бесцеремонного вторжения и залихватского истолкования чужой души является вышедшая ряд лет назад книга И.Жеребкиной «Страсть. Женское тело и женская сексуальность в России». Это рассмотрение судьбы и внтутреннего мира ряда неординарных женщин : Аполлинарии Сусловой, Нины Петровской, Любови Менделеевой-Блок, Марины Цветаевой и т.д. Жеребкина не просто дает свою трактовку переживаний перечисленных женщин, она «прокручивает» их через концепцию Жака Лакана, предъявляя читателю свое концептуальное видение как глубинное разъяснение чужих душ. При этом она всех упомянутых дам квалифицирует как истеричек, а потом «разоблачает» их душевные механизмы. Например, сначала автор книги вопрошает: «Почему Аполлинария отказывает в любви Достоевскому, оказавшись самой большой травмой в его жизни….»? Затем пишет об Аполлинарии Сусловой: « Как было сказано, в структуре женской сексуальности Лакан различает два типа ее проявления: женское наслаждение (знаменитое jouissance) и женское желание. Истерия, по его мнению, представляет собой парадигмальный случай функционирования «желания» как защиты против «наслаждения» (автоматически предполагающего ситуацию удовлетворения желания), потому что больше всего истерик боится реализации желания и его остановки… Поэтому больше всего на свете Аполлинария Суслова боится потери своего уникального желания (как желания всего), и когда ей предлагают формы для его конкретной реализации – стабильные сексуальные отношения или брак с Достоевским, например – она воспринимает их как оскорбляющий ее личность конвенциональный суррогат»17. Вот оказывается, как много знает Ирина Жеребкина об уникальных желаний Аполлинарии Сусловой и ее сексуальных предпочтениях, хотя в глаза ее не видела! Впрочем, приведенный пример – это лишь «цветочек», в книге «Страсть» много таких «ягодок», за которые описанные женщины, если бы они вдруг восстали из гроба, непременно побили бы Ирину Жеребкину: «А не лги, не вымысливай, не сочиняй характеристик чужой души, про которую на самом деле ничего не знаешь!»