Мадам Мидас - [78]

– Растут, – сказал маклер, протянув Ванделупу сертификат и получив в обмен чек.

– Неужто? – улыбнулся француз.

«Полагаю, двое моих друзей уже начали свою маленькую игру», – подумал он, сунув сертификат в нагрудный карман.

– Информация? – спросил Полглэйз, когда Гастон двинулся к выходу.

– О! Вам бы хотелось узнать, где я ее раздобыл, – дружелюбно отозвался мистер Ванделуп. – Очень жаль, но я не могу этого рассказать. Видите ли, мой дорогой сэр, я не женщина и умею хранить секреты.

Ванделуп вышел, а Полглэйз озадаченно смотрел ему вслед. Наконец брокер подытожил свое мнение одним словом, резким, язвительным – и прямо в точку:

– Умник!

И убрал чек в сейф.

Гастон неспешно шел по улице и размышлял.

«Крошка убралась с моего пути, – думал он с улыбкой. – В кармане у меня небольшое состояние, и Мадам Мидас в Мельбурне. Сдается, – тут он снова улыбнулся, – теперь я подчинил себе слепую богиню»[53].

Глава 7 Богатство Мадам Мидас

Богатый человек не знает значения слова «дружба». Он не компетентен в своих суждениях, потому что богатство мешает ему составить правильное мнение. Хорошо одетые филантропы с самодовольными лицами могут исповедовать удобные доктрины в уютных комнатах с хорошо накрытыми столами; они могут говорить о том, что человеческую натуру несправедливо осуждают; могут рассуждать о добрых порывах и о благих мыслях в головах каждого. Тьфу! Любой способен проповедовать такое с высоты капитала в несколько тысяч фунтов. Но дайте тем же самым самодовольным добросердечным джентльменам спуститься вниз по социальной лестнице… Пусть они дважды посмотрят на пенни, прежде чем потратить его, пусть столкнутся с настойчивостью хозяек съемного жилья, с непомерными требованиями землевладельцев, с горькой бедностью улиц – и тогда они не будут так многоречиво рассуждать о человеческой натуре и ее прирожденной доброте.

Человеческая натура – это своего рода фетиш. Ей приписывается огромное множество добродетелей, которыми она никогда не обладала, и хотя из общего правила есть исключения, по сей день остается в силе афоризм Бальзака по поводу рода человеческого: «Натура трудится ради себя самой».

Мадам Мидас, однако, пережила нужду и холодность друзей, поэтому не питала никаких иллюзий насчет бескорыстных мотивов людей, которые теперь толпами вились вокруг нее.

Она была очень богата и решила остаться в Мельбурне на год, а потом отправиться домой, в Европу[54]. Ну, а пока у нее был дом в Сент-Килде – раньше его занимал Марк Фреттби, миллионер, который оказался замешан в знаменитом убийстве кебмена почти полтора года тому назад. Его дочь, миссис Фицджеральд, находилась сейчас в Ирландии вместе со своим мужем, и через своих агентов распорядилась оставить в доме всю обстановку. Но за съем особняка требовали такие деньги, что никто не желал его снимать, пока на сцене не появилась миссис Вилльерс. Дом ей подходил, и она не хотела обставлять его сама, поскольку собиралась прожить в нем всего один год. Поэтому она повидалась с Тинтоном и Тарбетом, которые сдавали дом, и сняла его на год.

Окна распахнули, мебель вычистили и обновили, поденщицу, которая так долго в одиночку управляла этими безлюдными комнатами, отпустили, а ее место занял целый рой слуг. Мадам Мидас собиралась жить в ногу со временем, поэтому взялась переделывать и обустраивать свое домашнее хозяйство в такой экстравагантной манере, что Арчи запротестовал. Она добродушно отнеслась к его вмешательству, но все-таки устроила все так, как хотела. Когда же дом был готов, миссис Вилльерс принялась ждать, когда ее навестят друзья, готовясь развлекаться комедией человеческой жизни.

Ей не пришлось долго ждать: на нее обрушился целый потоп любящих людей. Многие хорошо помнили ее… О, прекрасно помнили! – в те времена, когда она была красавицей мисс Кертис, а потом ее муж… Этот ужасный Вилльерс… Будем надеяться, что он мертв… Промотал все ее состояние… Они всегда ее жалели, а теперь она богата… Этот восхитительный Пактол…. Она воистину всего этого заслужила… Она выйдет замуж, конечно… О, но она непременно должна выйти замуж!

И комедия продолжалась, и актеры заигрывали, и строили глазки, и кивали, и кланялись – до тех пор, пока Мадам Мидас не начинало тошнить от всей этой фальши и фривольности. Она знала, что эти люди с их приторными улыбками будут посещать ее, есть ее еду и пить ее вина, а потом уйдут и примутся поносить хозяйку дома на чем свет стоит. Но, с другой стороны, она и не ожидала ничего другого, поэтому принимала гостей с улыбками, видела насквозь все их смешные слабости, а вдоволь натешившись ужимками и лукавством велеречивых дам и господ, отпускала их восвояси.

Ванделуп посетил Мадам Мидас на следующий день после ее прибытия, и миссис Вилльерс доставил удовольствие его визит. Имея в голове определенную цель, Гастон, конечно же, старался быть как можно очаровательней. Он помогал Мадам обустраивать дом, рассказывал о людях, которые ее посещали, и отпускал о них циничные замечания. Все это очень развлекало Мадам Мидас.

Она начинала уставать от пустой болтовни людей с ограниченным интеллектом, и для нее было большим облегчением побеседовать с Ванделупом – с его острым языком и умной головой. Гастон не был филантропическим болтуном (немногие по-настоящему умные ораторы – филантропы), но он с легкостью видел всех насквозь и подытоживал свои наблюдения острыми язвительными словами, которые, по меньшей мере, были умны.