Мадам Дортея - [16]

Теперь и Клаус стянул с себя рубаху и стал на колени рядом с Вильхельмом — он шевелил губами так быстро, точно хотел догнать брата.

— Ты ничем не прикроешь голову? — недовольным шепотом спросил Вильхельм.

Клаус только встряхнул кудрями, и Вильхельм продолжал:

— Отец Всемогущий, сохрани также моих добрых родителей. — С раскаянием он подумал о том, что, благополучно добравшись до дома ленсмана Люнде, он ни разу не вспомнил о тех, кто дома тревожился за них. Пусть вид плачущего Даббелстеена был ужасен, но все было так интересно! Вильхельм, во всяком случае, был целиком и полностью поглощен случившимся.

Конец утренней молитвы он пробормотал, плохо понимая, что говорит, — он был потрясен, осознав, что события этой ночи даже доставили ему удовольствие и что сочувствие родителям наполняло его душу лишь в те минуты, когда ему было страшно. Как только он оказался в безопасности, оно словно покинуло его.

Вильхельм забрался в постель. Простыни были чуть-чуть влажные — грелка вытянула влагу из льна. Но ему было приятно спрятать свои замерзшие ноги в этом согретом гнездышке. Мягкая перина, подушки — лежать было так удобно! Дома они спали на соломенных тюфяках. Вильхельма опять охватило чувство блаженства, его душа не могла дольше хранить тревогу, горе и сочувствие к чужой судьбе. Что-то в нем было сильнее желания отдать свое сердце другим людям, заставляло замкнуться в себе и наслаждаться этой удобной постелью.

Клаус босиком прошел к простенку между кроватями и открыл резной шкафчик:

— Смотри, Вилли, помнишь?.. — Он стоял в белой нижней рубахе, с распущенными по спине волосами и, смеясь, протягивал брату ночной горшок.

Вильхельм даже не понял, почему в нем вдруг вспыхнул гнев и ему стало стыдно. Конечно, он помнил этот сосуд, он и сам был от него в восторге, когда они были здесь в прошлый раз, горшок показался ему тогда страшно забавным и пикантным. На дне горшка были изображены отрубленные головы двух казненных графов — Струензее и Брандта, а вокруг них написано:

Решили вы предателями стать,

И все датчане будут на вас сс…

— Поставь на место! — Вильхельм с удивлением почувствовал, что от бешенства у него перехватило горло. — Ступай на галерею, если хочешь справить нужду. Тебе никто не разрешал пользоваться этим горшком…

Клаус с удивлением взглянул на брата. Но поставил горшок на место и зашлепал к кровати.

Эти люди были мертвы, они ценой жизни искупили свое преступление. Только теперь Вильхельм понял, как подло было преследовать покойников этим бессмысленным презрением.

3

Дортея вскочила в смятении. Верно, она заснула, опершись на левую руку, грудь и плечи у нее были обнажены. Дортея замерзла, ее рука онемела. Но маленький Кристен спокойно спал, прижавшись к ее боку, должно быть, он незаметно заполз поглубже под перину. Свеча на ночном столике почти догорела, пахло горячей латунью и расплавленным салом. Через смотровые отверстия в ставнях проникал серый рассвет.

Увидев, что лежит в своей спальне, Дортея вздохнула с облегчением. Она задула чадящий фитиль, укуталась в перину и распрямила затекшую руку. Слава Богу, это был только сон. И тут же разочарование и чувство стыда сдавили ей горло. Дортее приснилось, что она лежит в постели с Бисгордом, своим первым мужем.

Ночью, когда она меняла пеленки Кристену, в спальне было холодно, и она взяла его к себе, чтобы дать ему грудь, и, верно, заснула, несмотря на страх, сжимавший ей сердце. Проснулась она неотдохнувшая, замерзшая, и спина ныла от неудобной позы. Тревога тут же вернулась к ней. К тому же сон вызвал в памяти неприятные подробности ее прошлой жизни и навалился на нее со старой, полузабытой malaise[10].

С Дортеей бывало и прежде — правда, редко, — что ей снился ее первый муж. Но никогда он не снился ей так реально, так отвратительно интимно. Вздрогнув, она зарылась поглубже в подушки и обхватила малыша рукой, по которой теперь уже бежали мурашки. Спиной она ощущала тепло Бертеля — и поняла, хотя ей и не хотелось в этом признаться, что острый, упершийся в нее локоть сына пробудил воспоминания о старом муже.

В комнате уже проступали очертания предметов. Наконец-то пришел конец этой страшной ночи! Наконец они смогут с удвоенными силами начать поиски! Жители соседних усадеб были готовы прийти им на помощь. Вернувшиеся после ночных поисков люди говорили со служанками о цыганах. На кофе, которое она приказала приготовить для Ларса и других искавших, потихоньку собрались все обитатели дома, даже няня и кормилица с Рикке на руках. Конечно, их огорчение и участие были чистосердечны, их вины не было в том, что этот ночной совет за кофе оказался желанным разнообразием среди будничных забот и что они с мечтательным наслаждением пустились искать объяснения исчезновению учителя и мальчиков…

Эти бедные цыгане с трудом добывали пропитание для своих собственных детей, и Дортея всегда полагала маловероятным, чтобы они занимались похищением чужих. Гораздо больше она опасалась, что Теструп столкнется с бродягами, как он называл их, — он так легко терял самообладание, когда бывал раздражен.

Ей было мучительно думать, что эта неизвестность продлится еще какое-то время и что она не в силах положить ей конец. Все, что было в человеческих силах, они уже сделали, и теперь оставалось только запастись терпением и надеждой и ждать.