М.С. - [22]

Тим поворачивается к Кроттету. Пустым кажется взгляд министра. Но уж кто-кто, а Тим-то прекрасно знает, что такого взгляда у Кроттета не может быть по определению. Министр сейчас видел почти то же, что и он. Понял почти тоже самое. Вот только что об этом подумал — кроме него самого об этом никто не узнает. Но эти мысли следует отложить на потом.

Сейчас следовало принять какое-либо решение. Император решил:

— Эти трое из твоего ведомства?

— Да.

— В штрафбат. Немедленно. И чтобы завтра были на фронте.

— Есть. — сказал безо всякого выражения. У него и не такие без следа пропадали.

Тим младший дёрнулся, словно хотел что-то сказать, но осекся, едва взглянув на Кроттета и на отца, взгляд и того, и другого не предвещал ничего хорошего.

— К нему лучших психиатров. Всех чинов и званий с этого момента он лишён. Готовьте официальные бумаги. Уведите.

Это немедленно выполнено. Вместо тех четверых и охранников вошли новые люди. Несколько женщин и мужчин. Лучшие столичные медики, медсёстры и переводчик.

— Прикажите снять её? — спросил Кроттет.

А император нутром чует — министр просто жаждет об обратном приказе — добить. Да и сам с трудом борется с подобным желанием.

— Да. Пусть её осмотрят и приведут в порядок. Я хочу говорить с ней и как можно скорее.

Был десятый месяц четвёртого года войны…

Марина очнулась от резкого запаха, ударившего в ноздри. Открыла глаза, и сразу закрыла, ибо в лицо бьёт яркий свет. Чувствует, что лежит на чём-то похожем на клеёнку. И на ней ничего нет, но нет ощущения грязи на теле, преследовавшей её несколько месяцев кряду. Вокруг стоят несколько человек. Но не только мужчины. Ничего страшного с ней вроде не происходит. Ибо это врачи. Настоящие, а не как в те разы…

— Она очнулась. — сказал кто-то по-грэдски, но с резким акцентом.

— Позвать переводчика? — это на миреннском языке

— Рано. Сделайте ещё два укола вот этого.

— Не опасно?

— Нет. Она чрезвычайно вынослива, но очень слаба.

— Поразительно, что она выжила.

Марина всё понимает, но лежит абсолютно неподвижно, хотя уколы довольно болезненны. Но по сравнению с тем, что пришлось испытать раньше…

— Она очень сильно истощена. Придётся подбирать специальную диету.

— Сейчас это не важно.

— Сильной эмоциональной встряски в настоящий момент она может просто не выдержать. Душевные силы её на пределе.

— Есть приказ.

— Она очень больна.

— Есть приказ.

— Ей нужно время, что бы хоть немного оправиться. Хотя бы несколько часов.

— Они у вас есть.

— Теперь её можно поднимать.

— Она сможет стоять на ногах?

— Не знаю.

Марина почувствовала, что стол пошёл вверх. Чьи-то руки аккуратно подхватывают её. Через голову накинули что-то вроде халата без рукавов. Теперь она стоит, поддерживаемая с двух сторон.

— Она в сознании?

— Да.

— Пусть откроет глаза.

Заговорил переводчик. Его грэдский просто великолепен.

— Ваше высочество, вы нас слышите?

— Да. — еле слышно ответила Марина. Ей просто очень тяжело говорить.

— Сейчас вас отведут в другое помещение и помогут одеться, потом вас накормят.

Неожиданно его прервали.

— Почти ничего из того, что вы доставили, ей сейчас есть нельзя. Она очень истощена.

— А что можно?

В этот момент Марина открывает глаза. Это действительно что-то очень похожее на хорошо оборудованную операционную. Всё белое. Кафель, стекло и металл. Довольно много народу. Несколько врачей и офицеров. Марину под руки поддерживают две молодых женщины в белых халатах. Один из врачей — мужчина лет сорока разговаривает с офицером.

— Так что ей можно — спросил офицер

Врач в ответ стал говорить какие-то названия. Только однажды офицер достал блокнот и попросил что-то повторить. Из чего Марина заключила, что у него прекрасная память.

— Отпустите меня — сказала она — я хочу посмотреть, могу ли ходить сама.

Женщина взглянула в сторону одного из врачей, тот кивнул.

Марина осталась стоять. Это тяжело, но она чётко ощущает — ей вполне по силам. Да, медики над ней поработали, похоже, очень хорошо. Раны ушибы и синяки почти не болят. Губы и то словно не были разбиты. Она ощущает себя только страшно усталой. Левая рука в гипсе. Пытается сделать шаг, это вполне удаётся. Непривычно снова ходить не чувствуя на руках и ногах кандалов. Один из офицеров посторонился. За его спиной дверь.

— Пройдите туда, вам там помогут одеться.

Она сама доходит до двери. Почти нормальным шагом. Почти не шатаясь. Но только ей самой известно, чего это стоило. Те две женщины входят за ней.

За дверью на нескольких столах разложена одежда. Сбоку стоит большое зеркало. Марина идёт сразу к нему. Она уже очень давно не видела себя со стороны. А, как и почти все в её возрасте, она не прочь была повертеться перед зеркалом. Ведь ей только пятнадцать лет. И горько завидовала сверстницам, и в первую очередь, красавице-сестре. Её саму принимали за двенадцатилетнюю.

Но она не сразу узнала своё отражение. Где эта почти полненькая Марина Саргон? Та, что отражалась в зеркале — кожа да кости. Лицо страшно осунулось. В глазах нездоровый блеск. Взгляд затравленного зверя, который вовсе не собирается сдаваться, хотя и знает, что не уйти. Она подняла правую руку. Все пальцы почти до половины перевязаны. Ну, естественно, но о той боли лучше не вспоминать. А ссадины на руках почти не видны. Она сбрасывает халат. Выглядит она, несмотря на работу врачей, действительно жутко. Теперь её можно назвать даже слишком худой. Повязка охватывает одно плечо. Под рёбрами очень аккуратно прилеплен большой кусок пластыря. Там ещё одна рана. Гораздо более старая, чем та, что на плече. Тоже от раскалённого железа. А раны от уколов ножами хорошо обработаны, и их почти не видно. Но она это пережила. Она не стала поворачиваться спиной. Всё равно, всего не увидишь, а про то, сколько там шрамов, она знает и так.