Лжедмитрий - [5]

— Бери! Бери! — Андрею насильно разжали скрюченные пальцы и всучили несколько увесистых монет.

И тут же его властно повели вдоль рядов смеющихся немецких гусар, вдоль каких-то сгрудившихся повозок, фыркающих лошадей, которых успокаивали усатые возницы. Он попытался приосаниться, когда оказался вроде бы напротив яркого цветника — то были гомонливые женщины, — но не смог. У него в глазах стояло лицо удивительной девушки, девочки, в розовом платье. Он заметил, правда, одноглазого казачка из корчмы (наверное, увязался следом, а теперь торчал под кустом!), но больше никого здесь не видел, никого из знакомых. И только когда всё это промелькнуло и осталось позади — он услышал обращённый к нему спокойный голос, очень старательно и несколько странно выговаривающий вроде бы понятные слова:

— Такие молодцы везде нужны! Запомни, казак: я — Жак Маржерет. Через неделю буду возвращаться назад, в крепость Каменец. Ты можешь ко мне присоединиться. Я возьму тебя на королевскую службу.

Говорил же эти слова стройный черноусый человек, который командовал немецкими гусарами.

— Запомни!

И тут же говоривший резко повернулся на каблуках и тотчас исчез, вместе с несколькими гусарами, с которыми вывел Андрея на лесную дорогу, — на обочине её стояла старая корчма.

За кустами мелькнули кончики длинных шпаг. И всё.

Денег, вручённых Андрею по приказанию проезжего пана, хватило, чтобы возместить корчмарю понесённые им убытки.

Сначала ватага пила и хвалила Андрея на все лады. Так цыгане расхваливают на ярмарках своих неказистых коняг. Атаман Ворона гладил ему курчавую голову шершавой тяжёлою рукою, которою мог бы свалить вола.

— Хорошо, братец, — бубнил Ворона, — что я не отпустил тебя на шведа, когда королевские слуги нас на это дело сватали! Далеко ли там до беды? А тут... Сидим, гуляем! Даст Бог, не в последний раз гуляем! Что нам король? Что нам его война?

Яремака, отчаянная голова, поддерживал:

— Точно! Точно!

Андрей припоминал: такое же чувство он испытывал в детстве, когда его голову лизал телёнок. Прикосновения атамановой руки вызывали приятные видения.

Когда же старый корчмарь, щуря и отводя в сторону припухшие глаза, и без того едва заметные под нечёсаной чуприной, напомнил, что привезённой из Острога горелки осталось в бочке на донышке, — тогда первым взъерепенился Панько Мазница.

— Братове! — взвизгнул Мазница. — Да ведь это Андрей... во всём виноват! Собачий сын! То подбивал на шведа отправиться, то в запорожцы, чтобы с ними — на татар, то на службу к князю Острожскому. А теперь, оказывается, он уже служит пану Мнишеку!

Для ватаги не оставалось секретом, что за пан проследовал с оршаком по старому лесному шляху. Это сандомирский воевода Юрий Мнишек (о том говорила литера «М» на крышке шкатулки, побывавшей в руках у Андрея). Гостил воевода у князя Вишневецкого, да, видать, опаздывал на зов короля — вот и заторопился по старому лесному шляху.

С упоминания о воеводе Мнишеке всё и началось.

Панько Мазница первый сообразил, что могла упустить ватага.

— Да за ту шкатулку можно целый год гулять! — закричал он.

— Оно, конечно, так! — перевернул вверх дном пустую глиняную кружку атаман Ворона. — Именно, говорю.

Старый хитрюга всегда держал нос по ветру. И как запустит он пустую посудину в окованную железом дверь! Только черепки брызнули.

Кое-кто вступился за Андрея. Особенно же Петро Коринец. Ещё — Яремака. Принялись упрекать Ворону.

Но прочие ватажники закричали-завопили:

— Чёрт понёс Андрея к реке, пока мы спали! Не иначе!

А кто-то, из самых молодых, не стал трудиться, чтобы брошенная кружка угодила в дверь. Увесистый сосуд с силой ударился Андрею в голову...

Очнулся Андрей неизвестно на какой день.

Он лежал на сеновале. Вокруг со звоном роились навозные синие мухи — как над сдохшей собакой.

Одноглазый казачок, заметив пробуждение постояльца, молча осенил себя крестом, притом здоровой рукою. Потом судорожно подал кварту с водой.

Когда вода пробила дорожку в засохшем горле и Андрей отодвинул казачкову руку с квартой, казачок заговорил:

— Ох и живуч же ты! Полковником тебе быть! Тут за тобою какой-то пан присылал своих гусар. Говорили, что с трудом дознались, где ты можешь быть. Да как увидали тебя без памяти — так их старшой махнул рукою и все ускакали.

— Когда это было? — попробовал Андрей самостоятельно поднять голову. — Хотя... Врёшь ты... Он собирался возвращаться только через неделю!

Казачок, видать, докумекал, о ком речь.

— А позавчера ещё! — сказал он без особой уверенности, будет ли это приятно для гостя.

Страшная догадка пронизала Андрею голову.

— Да сколько я здесь лежу?

— Вторую неделю! — пытался успокоить его казачок. — Друзья твои сколотили для тебя дубовый крест. Хороший! Пока что к погребу прислонили. Сам Ворона мастерил. И гроб — хороший. И могила — глубокая. Особенно побратим твой, Петро Коринец, старался. Плакал даже. А хоронить велели — когда тело уже завоняет.

Андрей слушал как во сне. Он снова остался всеми покинутый... Он — сирота.

Конечно, ватага увела коня. Для чего мертвецу конь? Унесли и боевой топор, добытый в схватке с надворными казаками пана Гойского из Гощи. Теперь не с чем возвращаться под родную крышу. Там, быть может, не околел ещё старый дворецкий Хома Ванат. Ещё топчет тропинку к колодцу.