Лжедмитрий - [47]
Однако Рангони был уверен, что аудиенция эта назначена не просто для того, чтобы проинформировать папского нунция о слухах о каком-то человеке, что в голове у короля зреют важные планы, связанные с этим известием. И Рангони уже начал представлять себе предстоящую встречу с кардиналом Боргезе совершенно не так, как могла бы она произойти сейчас. Победителем в Рим можно въехать тогда, когда настоящее Христово учение будет продвинуто на Восток. Чтобы затмить успехи, правда мнимые, которых добился когда-то аббат Антоний Поссевин. Аббат по велению Папы Римского помирил Стефана Батория с Иваном Грозным. Затем он вёл с Грозным переговоры о догматах веры. Он хотел устроить соединение католической религии с православной — под верховенством католической.
Король наконец сказал:
— Я решил обратиться к князю Адаму с повелением дать мне полный отчёт, что это за человек. Хотя бы потому, что московский царь уже наверняка обо всём знает. А ещё думаю издать распоряжение, чтобы казакам никто не смел продавать оружие. Чтобы они не смогли готовиться к походу.
Конечно, Рангони понимал, что черкасские казаки — люди своевольные, что они нисколько не станут подчиняться подобным королевским повелениям, что король ничего серьёзного не может предпринять без позволения сейма, что его мучат и тревожат разногласия с канцлером Яном Замойским, что он опасается нового рокоша...
Но дело было сейчас в ином.
Эта аудиенция укрепляла Рангони в его догадках, придавала ему сил для исполнения того, чего от него ждали в Риме.
Рангони слушал королевскую скупую речь, глядел в окно на солнечный жёлтый свет и начинал чувствовать, что ему улыбается судьба.
16
Пиры у князя Константина Вишневецкого продолжались уже вторую неделю.
Пан Мнишек раздувал усы. Люлька его пыхала дымом.
— Многие гости до того уже обессилели, что мечтают вырваться отсюда, — повторил он в который раз.
Климура поддержал патрона:
— Особенно старые да слабые здоровьем.
Но молодой пан Станислав Мнишек посмеивался над такими словами:
— Мне здесь нравится, далибуг!
Таких, кто сбежал бы с этого празднества, не понимали также дочери пана Мнишека. Особенно юная Ефросиния.
Да только об отъезде нельзя было и заикнуться. Во-первых, просто потому, что по причине торжеств пьяные кучера валялись у дверей конюшен да возовен на жёлтой соломе, что лошади были загодя угнаны в самые отдалённые луга, а возы там, кареты, коляски — всё было заперто в княжеских возовнях. Во-вторых, потому, что кто посмеет ослушаться князя и уехать до срока? А попробуй до него добраться. Когда из-за сплошной музыки, песен и криков голоса своего не слышишь. Когда своих гайдуков не найдёшь. А княжеский оршак — все в дорогих ливреях, в жупанах, все в золоте, в блеске. Княжеские слуги — сами большие паны. Им слова не скажешь. Не спросишь.
— Беда мелкой шляхте, — жалел гостей Климура. — Лучше уж кому-нибудь прислуживать.
Уехать, разумеется, приехать, снова уехать могли только те, кто с князем Константином на равной ноге. Как его брат Адам. Ну конечно, как его тесть пан Мнишек. А так все здесь под его рукою.
Славили гости красоту именинницы, пани Урсулы. (Гладили сердце старого отца такие похвалы, не только сердце мужа). Старались хоть одним глазом увидеть московского царевича Димитрия, о котором здесь говорили и стар и млад. Да и не только здесь. Каждый черкасский казак уже думал о нём. И не только черкасский. Думали и на Дону. Или кто собирался стать казаком. Желали послушать его речей. А речь у него плавная и громкая. Ни у кого не оставалось сомнения: это царевич.
Но большинстве гостей не мучились и прежде никакими сомнениями: царевич есть царевич.
Князей Вишневецких не проведёшь. Даже Климура, казалось, поверил бесповоротно. Хотя в дороге, особенно по выезде из Самбора, ещё во Львове, да и после Львова, он загадочно поднимал плечи.
Что касается молодёжи — молодые поголовно были в восторге от царевича. Когда гости увидели его на коне, в гусарском убранстве, все так и ахнули!
Он перелетел верхом через нарочито возведённый забор, на котором перед тем застряли было трое или четверо юных шляхтичей, чуть себе шеи не сломали, — о, что тогда творилось в Вишневце!
Молодой Станислав Мнишек не отставал от царевича. Он перемахнул забор пусть и не сразу за царевичем, а вслед за Андреем Валигурой, но перемахнул и сказал, что готов идти за таким человеком в огонь и в воду.
Отец лишь улыбнулся. Климура посмотрел на молодого пана как-то озабоченно, обронил:
— За таким пойдут...
Пан сандомирский воевода сам заслушивался речей царевича. Все приметили. Потому что пан воевода казался более доступным, нежели его зять. И все гости видели, как любовался он царевичем, когда тот, разгорячённый после прыжка через плетень, поднял жеребца на дыбы! Это было зрелище! Кажется, сыном своим так не любовался пан воевода.
А ещё все видели, что хозяин Вишневца очень гордится московским гостем. При таком огромном количестве съехавшейся шляхты, когда многие престарелые люди из древних славных родов вынуждены спать почти что на полу, на соломе, в нижнем этаже дворца, — царевичу был предоставлен красивый флигель над широким прудом, поросшим кудрявыми ивами. В спокойной воде отражались белые колонны с высоким фронтоном. А на фронтоне красовался княжеский герб. И у дверей постоянно виднелись чужеземные воины с длинными алебардами.
