Лжедмитрий - [44]

Климура сопровождал пана Мнишека до плаца. Он балагурил, забегая наперёд и стараясь глядеть патрону в глаза.

Плац был заново выровнен пленными татарами, пригнанными из-под Каменца после той знаменитой победы.

— Отправились по шерсть, а возвратились стрижеными, — съязвил Климура при виде согбенных татарских фигур. — Да и не возвратились, — добавил.

Играла музыка. Сверкали под солнцем трубы. Ржали кони. Тихохонько шумели вокруг леса.

Смотр войска вселил настоящую радость в сердце старого воеводы.

Молодые гусары, с лёгкими крыльями за плечами[10], вступив на плац, умело выполняли любые команды. Они с такою скоростью промчались перед зрителями, что Марина, не проронив ни слова, ухватилась за руку отца и так и держала её, пока всадники не скрылись за лесом. А глаза её блестели, будто она сама скакала на коне.

Отец впервые видел дочь в таком настроении, хотя она не раз наблюдала в его присутствии, как скачут гусары. Младшие дочери визжали по-детски:

— Ой, татусю!

— Ой, страшно!

Стройными рядами взбили ботфортами пыль иноземные наёмные воины. Они шли под командою усатого капитана Бланкй. Капитан этот частенько вспоминает в разговорах своего земляка Якова Маржерета. Тот уехал в Москву. От него иногда доходят вести. Он доволен новой службой. Там хорошо платят. А Маржерет — воин достойный.

Чужеземцы, с перьями на широкополых шляпах, с длинными шпагами, улыбчивые, также понравились Марине.

Князь Юзеф Корецкий, высокий и стройный, стоял рядом с Мариной. Он снисходительно улыбался в тонкие усики, наблюдая всё это. Сам он был в бархатном камзоле. Шляпа его отличалась невероятными размерами. И эти размеры свидетельствовали о его мирных намерениях. Он не хотел сейчас смешиваться с толпою. Он проявит себя на поле битвы. Когда настанет время. Потому что многому научился в чужих землях. Его и в рыцари посвятили в тамошних замках.

Общему восторгу не было предела, когда всадники в одиночку стали демонстрировать свою выучку. Они вскакивали на коней, едва касаясь луки седла. А ещё на скаку, не целясь, а только вскинув над головою мушкет, на клочки разносили выстрелами шапки, брошенные в воздух из толпы Либерии. А что выделывали их сабли! Сверкавшие клинки мелькали так же быстро, как бритва в руках итальянского цирульника.

Смотр продолжался долго. Много собралось в Самборе удальцов. Своё умение показывали даже те, кто совершенно не имел отношения к войску сандомирского воеводы. Но им хотелось показать себя. Да и как удержаться, когда на тебя смотрит столько горящих глаз? Когда панянки-воеводянки кричат от восторга и приседают, словно простые девчонки!

Однако всему приходит конец. И когда смотр приближался к завершению, пан воевода сам выехал верхом на буланом скакуне, на котором сражался под Каменцом. Он тоже решил блеснуть своим ещё не забытым умением. Правда, в схватке с врагом оно не могло иметь большого значения, потому что заключалось в броске на всём скаку копья вперёд и вверх с таким расчётом, чтобы на скаку же это копьё схватить рукою. Приём был отработан до такой степени, что никак не мог не получиться. Рукоплескания Либерии перешли в крики «виват», и всё это не смолкало очень долго.

— Сто лет жизни нашему воеводе!

— Браво! Браво!

Но когда смотр уже почти завершился, пана воеводу тронул за рукав откуда-то явившийся Климура.

— Ой, что я вам скажу, пан воевода! — зашептал Климура, выворачивая нижнюю челюсть.

Пан Мнишек невольно встревожился. Он заподозрил что-то ужасное, случившееся по его недосмотру.

— Говори!

Но вид у Климуры показался скорее ликующим, нежели печальным. То, что Климура узнал, просто не давало ему самому покоя. Он должен был высказаться.

— Ой, что скажу! Я только что видел одного знакомого из Острога. Теперь все черкасские казаки стоят на ушах!

— Что? — поразился воевода, невольно хватаясь за рукоять сабли. — Им Наливайка мало... Снова?..

— Да не то, о чём вы думаете, пан воевода, — торопился успокоить его Климура. — Казаки готовы идти на Москву походом. Как уже не раз ходили в молдавские степи восстанавливать там законных властителей. Потому что к ним сейчас явился московский царевич Димитрий!

В голове у пана Мнишека запело. Вот оно... Само начинается... Теперь королю не отсидеться...

— Откуда он? — с надеждою спросил пан воевода. — Кто он? Не бывший ли казацкий сотник? Не служил ли он у князя Острожского?

— Да нет! — удивился такому предположению Климура. — Он бежал из Москвы. И хочет набрать войско, чтобы вести его на царя Бориса. Чтобы отнять отцовский престол.

— И где же он теперь?

— А у князя Адама Вишневецкого. В Брагине...

Больше ничего особенного Климура сказать не мог. Но удержаться на месте тоже не мог. Он понёс свою весть дальше. Он спешил, словно хотел спихнуть с рук скоропортящийся товар.

А пан воевода уже хотя и с приветливым выражением лица слушал бесконечные похвалы своему войску и своему личному воинскому умению, однако ни на минуту не мог прогнать из головы сказанного Климурой. Пан воевода даже посетовал, что до сих пор ему ничего об этом не сообщил его зять, князь Константин Вишневецкий. Ведь князь Адам приходится князю Константину двоюродным братом. И князь Адам, конечно же, написал обо всём в Вишневец.