Лжедмитрий - [200]

Вручив всё это, отец Каспар сказал, что имеет поручение от его святейшества узнать волю русского государя относительно построек католических храмов в русском государстве.

— А также, ваше величество, относительно предоставления католическим священникам возможности отправлять в них службу.

При этих словах царь очень быстро взглянул на Басманова, как бы говоря ему: «Вот оно, начинается!» — тут же поднялся с места и принялся расхаживать, озабоченно морща лоб. Нарочитость всего этого было несложно угадать: царь никогда не задумывался так, чтобы это было заметно внешне. Он решает всё мгновенно. Значит, царь хотел показать, что не желает так с ходу давать ответ на подобный вопрос. Что Басманов — тому помеха. Однако царь не желал и отправлять Басманова. Царь хитрил.

Иезуит оказался как бы в неловком положении. Иезуит невольно двинулся вслед за царём. И царь заговорил с ним уже нарочито громко, но совершенно о другом, не о том, о чём был только что поставлен вопрос. Он отвлекал внимание собеседника.

— Мне нужна ваша помощь, ваше преподобие, — говорил он, — потому что в Москве мне надобно основать коллегиум, где будем готовить наставников молодёжи, в том числе и для будущего нашего университета. Я уже приказал собирать в какой-то степени подготовленных мальчиков, которые смогут стать учениками.

Иезуит кивал головою, но отвечал, что для исполнения просьбы требуется время.

Царь и этого ответа как бы не желал слушать, а то и боялся услышать что-то нежелательное. Он вдруг заговорил о войне:

— Я собираю сейчас войско, ваше преподобие. Оно у меня стекается к городу Ельцу. Князь Шуйский отправляет туда дружину за дружиною, как только находит, что воины достаточно оснащены, вооружены и обучены. А там уже другой мой верный военачальник приводит войско в полный порядок. И хотя по моему велению уже послан крымскому хану остриженный тулуп как знак, что мы на него пойдём войною, однако я ещё не решил, кого в первую очередь следует наказать, какого врага. Вот и польский король возгордился и не признает моего императорского титула, о чём я уже не раз толковал с его послами.

Признаться, услышанное покоробило Басманова. Конечно, подобное он уже не раз слышал от царя в минуты его раздражения, но говорилось всё это с глазу на глаз — о разговоре, царь мог быть уверен, никто больше не узнает, а вот заявить о том иезуиту, присланному Папой Римским, — ведь это же всё равно что сказать подобное лично самому польскому королю!

Басманов понял, что хотя иезуит внешне не подаёт виду, будто на него подействовало услышанное, однако голос его приобрёл вдруг какое-то новое звучание, как если бы он только что нырнул в ледяную прорубь, замёрз, вмиг простыл.

— Бог милосердный не допустит вражды между христианскими государями! — осенил он себя крестным знамением и снова дёрнулся всем телом, как бы желая завести речь снова о своём очень важном деле, но царь вдруг засуетился, объясняя второпях, что его дожидается сейчас матушка-царица.

— Жаль, — сказал он и тут же направил шаги к дверям, — что нету при мне моего верного человека — Андрея Валигуры. Это мой фактотум. Он бы с вами, ваше преподобие, поговорил более основательно о коллегиуме, а пока его нету здесь, можете обращаться к моему секретарю Яну Бучинскому. Он всё устроит и обо всём мне доложит. А там и Андрей Валигура приедет.

Тут уже Басманов окончательно понял, к чему клонится вся аудиенция: Бучинский — протестант. Обращаться к нему у отца иезуита нет никакого желания. Но именно на это и рассчитывает царь.

Впрочем, оставив дворец и совсем озадаченного иезуита, царь увлёк Басманова за робою вовсе не к царице-матушке, но на Пушечный двор, где их встретил князь Василий Иванович Шуйский. Князь докладывал царю, глядя прямо в глаза, сколько воинов стоит сейчас под Москвою, дожидаясь необходимого вооружения. А что касается стрельцов, стрелецкие головы, да и военачальники пониже — сотники разные, десятники, — сразу уводят своих людей к войску, в Елец.

Князь глядел на государя такими преданными глазами, что заподозрить его в тех грехах, в которых обвиняла его Прасковьюшка, ну никак не хватало смелости.

Пушечный двор работал в полную мощь.

На следующее утро оказалось, что ночная стража в Кремле снова наткнулась на злодеев. Нескольких немецкие вояки уложили выстрелами из мушкетов — полковник Маржерет показывал трупы, при нём дело было, — нескольких захватили и по ночному времени подвергли решительной пытке. Но ничего не добились.

Только царь и на это посмотрел сквозь пальцы. Более того, Басманову доложили, будто один из немецких капитанов, воспользовавшись встречей с царём в конюшне, когда его величество наведывался к захворавшему своему любимому коню, — что этот немецкий капитан подал царю записку о грозящем заговоре, направленном против гостящих в Москве поляков. Царь в ответ разорвал записку, едва пробежав её глазами. И ответил с явным раздражением: «Пустяки всё это!»

Басманов тут же направился к государю с самыми решительными намерениями рассказать о доносе Прасковьюшки, да царь целый день не расставался с князем Василием Ивановичем Шуйским, и разговор у них шёл о подготовке к походу. Василий Иванович, по его собственным словам, представлялся замечательным знатоком военного дела, организатором, если только не замечательным полководцем.