Лжедмитрий - [12]

Черкасские, Шуйские, Голицыны... Неужели их легко и просто обвёл вокруг пальца худородный Борис? Не раз уже объявлялся человек, выдающий себя за уцелевшего царевича Димитрия. Да пока всё — обман...

Князь Константин первый нарушил молчание:

— Придётся давать имение Валигуре.

— Конечно! — с жаром поддержал князя кастелян. — Народ этого ждёт. А что скажет пан Мнишек... Не знаю, но предчувствую что-то необычное.

Они проговорили до завтрака, на который кастелян тоже был приглашён, что происходило не часто, поскольку старый князь любил завтракать в уединении, продолжая размышлять над литературными занятиями. О предстоящей встрече в городе надворной сотни они говорили и за трапезным столом.

Через неделю с высоты всё той же Мурованной вежи, из своей библиотеки, князь Константин увидел на вымощенной камнями дорожке стройную фигуру в коротком красном жупане с длинными вылетами, в чёрной смушковой шапке с красным верхом и в широких синих шароварах. Князь представил себе, как ликовали острожцы перед воротами крепости, встречая на днях казацкого героя, и ему стало просто завидно.

Князь успел ещё припомнить, что подобным молодцом он сам был полсотни лет тому назад. Успел посетовать, до чего быстро промелькнуло время. А в предпокоях уже раздался топот сапог.

Молодой сотник стоял как нарисованный опытным изографом. Сотник ждал вопросов, ждал разрешения говорить. А князь медлил. Он успел перехватить молодецкий взор, брошенный на ряды книг, — и старое лицо потеплело ещё заметней. Старик был очень похож сейчас на одну из своих парсун, висевших на стене. Там его изобразили в красной мантии, отороченной горностаевым мехом и украшенной массивной золотой цепью. На голове имел красивую баранью шапку — по казацким обычаям.

Князь посмотрел на приглашённого ради этого разговора кастеляна Домуха и для начала спросил сотника:

— Успел ли гость побывать в своём новом имении?

Сотник широко улыбнулся, блеснув под чёрным усом белыми зубами. Склонил в благородном поклоне голову:

— Лучшего имения не сыскать, вашмосць! Уж и не знаю, достоин ли я такого подарка?

— Достоин, — успокоительно махнул рукою князь, приглашая садиться на высокий дзиглик, пододвинутый пахолком. — Но ещё большего удостоишься.

— Вашмосць, — дрогнул сотников голос, — я осмелюсь сказать такое, что способно вызвать ваш гнев. Но не сказать не могу хотя бы в силу того, что вы сочли меня человеком смелым!

— Вот как? — удивлённо, но вместе с тем как бы одобрительно промолвил князь, давая понять, что ему приятна смелость казака. Он посмотрел ещё на кастеляна — тот был весь внимание. — Говори же, пан сотник. Ты славно говоришь. Древние мудрецы неспроста полагали, что телесное совершенство непременно сочетается с мудростью ума.

Князь уже был уверен, что сейчас раскроется замысел пана Мнишека, если таковой существует.

Сотник набрал полную грудь воздуха и выпалил на одном дыхании:

— Я хочу учиться в вашей академии!

Если бы молодой гость заявил сейчас, что собирается жениться на королевне, — князь Константин поразился бы не в такой степени. Потому что за свою долгую жизнь он ни разу не слышал чего-либо подобного из воинских уст. Ему были памятны случаи, когда на воинскую службу просились толковые, самые надёжные бакаляры его академии. Не говоря уже об обычных школярах — те в большинстве своём готовы всегда сменить длинные свитки да каламари на жупаны да сабли.

Князь смотрел то на сотника, то на кастеляна, с трудом подавляя в себе волнение. Конечно, оба старика невольно подумали о Северине Наливайке, Кравчине, как называли его в академии. Сын острожского кравца показывал необыкновенные успехи в учении, что не помешало ему кончить жизнь в мучениях, как мятежнику, бросив тем самым тень на академию, на её лучших наставников, известных в Европе.

— Почему ты так решил? — спросил наконец князь, представив себе, что видит уже этого молодца не в любимой простолюдинами одежде воина, но в простой свите и с измазанными чернилами руками, что он, князь, зайдёт по обычаю в академию (благо она здесь же, рядом с домом казацкой сотни) и увидит эту голову склонённой над широким дубовым столом, за которым сидели Смотрицкий и прочие учёные люди.

Очевидно, сотник был подготовлен к такому вопросу. Он заговорил спокойно и уверенно:

— Я человек, вашмосць. Бог даровал мне хорошую память. Когда я был мальчишкой, я много наслушался о Москве от своего отца. Из Москвы были наши предки. Сейчас я насмотрелся на порядки в польском королевстве. Я хочу всё понять и всё взвесить.

Он говорил и говорил. А князь вспоминал. Об этом сотнике ходили слухи ещё до того, как он появился в городе. Им, помнится, интересовался французский капитан Жак Маржерет. Мечтая о службе в Москве, Маржерет собирал удалых воинов из королевских войск — их полно по всей Украине. Маржерет не смог его отыскать, будучи вынужденным срочно отбывать в Московию.

Обменявшись взглядами с кастеляном, князь неожиданно подвёл итоги встречи.

— Сын мой, — сказал он сотнику, — не так просто во всём разобраться в этом мире. Мне уже восьмой десяток, а я в ответ могу сказать тебе только одно: у меня нет права отвращать тебя от твоих намерений, внушённых тебе Богом. К тому же у тебя теперь достаточно собственных средств, заработанных честной службою. Но всё-таки ты должен крепко подумать насчёт академии и решить самостоятельно... Думай!..