Людмила - [33]

«Ассоль» появилась с глубокой стеклянной вазой в руках и, овеяв меня шелками и туманами, прошла в комнату. Там было все так же, только ящик теперь не гремел. Волосатые молодые люди по-прежнему стояли у окна, а Английская Королева беседовала с каким-то коренастым брюнетом на балконе, опершись на вычурную решетку в стиле «модерн». Я прошел за Людмилой в альков, где за исключением этой дамы никто никуда не переместился. Валера длинной рукой указал мне на мое место, приглашая садиться, но я поблагодарил, сказав, что хочу посмотреть в соседней комнате картины, и предложил ему составить компанию. Я заметил, что Людмила с досадой посмотрела на меня, и понял, что сделал что-то не так.

— Спасибо, — сказал Валера. — Я все это много раз видел еще в мастерских. Прекрасно, но я лучше послушаю музыку, это меня не так утомляет.

Его студенческий снобизм вызвал у меня улыбку, но я постарался придать ей любезный вид.

— Завидую вам, — сказал я, светски наваливая себе полный стакан льда. — Вот у меня ни одного знакомого художника. Налить вам?

Валера отрицательно мотнул головой. Я налил себе. Мне почему-то было немного неловко. Я взял с полки магнитофонную кассету, с коробки мне ободряюще улыбнулась Ассоль. Я улыбнулся, но не ей, а про себя. Она была точь-в-точь, как та, на конверте, видимо, вырезана оттуда и вставлена под плексиглас.

— Что это? — спросил я.

— Это? — Валера открыл коробочку, с недоумением прочел надпись на карточке. — «Bonny M»? — Закрыл коробку. Видимо, не собирался ее ставить.

— Эта Бонни так выглядит? — спросил я, показав на блондинку.

Валера долго смеялся. Вероятно, он принял это за удачную шутку, но я не понял, в чем она заключалась. Все же посмеялся за компанию.

Людмила нервничала. Я подумал, что хрупкие блондинки очень чувствительны: никогда не знаешь, что их взволнует. Я закурил, взял свой стакан и спросил Людмилу, пойдет ли она со мной. Она сказала, что присоединится чуть позже. Я пожал плечами и вышел.

В этой комнате действительно было, что посмотреть. Снизу и до высокого потолка она была увешана картинами одна к одной. Исключение составляла только одна стена, но это та, в которой была дверь. По этой же стене стояли два книжных шкафа красного дерева с золочеными стрелами крест накрест через стеклянные дверцы. За толстым стеклом темной кожей и истершимся золотом поблескивали драгоценные корешки старых книг. По правую сторону двери (если от входа) был еще сейф, тоже старинный, на ножках, с литьем и шестью добротными круглыми ручками, я таких никогда не встречал. Мебели в комнате было не много: пара кресел — кажется, из того же гарнитура, что и в первой комнате и двухместный диванчик в стиле «ампир», если я правильно определил. Был еще небольшой письменный стол с инкрустацией и позолотой. Да, хозяин очевидно был человеком не бедным и имел вкус к вещам. Впрочем, доктор наук мог себе это позволить.

Я остановился посреди комнаты и стал смотреть картины. То есть смотреть — это не совсем точно, потому что я не сразу смог сориентироваться в этом пестром, насыщенном пространстве. Картин было слишком много и это было неожиданно для меня, я к этому не привык. Меня никогда не поражало обилие картин где-нибудь на выставке или в музее. Конечно, и там картины производили на меня впечатление, я ж говорю, что когда-то немало времени провел в Эрмитаже, но там это было как-то в порядке вещей, и мне даже в голову не могло придти, что это может быть чьей-то собственностью, хоть бы и государственной — я просто не думал об этом. Сейчас я впервые осознал весомую ценность картин. Нет, не стоимость, но тот факт, что они могли кому-то принадлежать. Да, вероятней всего, ценность этой коллекции становилась для меня особенно ощутимой оттого, что она была в частном владении, то есть в руках какого-то человека, и может быть, это сознание овеществило картины, превратило их в реальные предметы, то есть в то, что может быть кем-то создано, а не так, как в музее, где они просто являлись.

Я стал смотреть картины. Мне было интересно, однако здесь я не увидел ничего, хотя бы отдаленно напоминающего то, что я привык видеть в Русском Музее или в Эрмитаже, даже и на третьем этаже. Здесь было что-то другое, неизвестное мне. Кое-что по своему настроению напомнило мне виденные мною репродукции, но мои знания в этой области слишком ограничены, чтобы настаивать на сходстве. Были картины, вероятно относившиеся к кубизму, но я не мог бы этого утверждать, другие были выполнены как бы с детской наивностью и неумелостью, но приглядевшись, я увидел, что эта хорошо продуманная нетвердость рисунка на самом деле художественный прием. Были абстрактные картины, но о них я вообще ничего не мог сказать. Я знал, что такие работы нужно воспринимать как чистую форму, то есть относиться к ним примерно, как к музыке но, увы, этот язык мне не знаком, а мои чувства мне ничего не подсказывали. Но так или иначе, все вместе, это собрание, меня очень заинтересовало.

Я стал передвигаться вдоль стен, рассматривая работы и читая таблички с именами и названиями. Конечно, я не знал никого из этих художников и не пытался запомнить их имена, но мне стало даже немного неловко, когда под картиной, которая меня не очень привлекала, я прочел фамилию Малевич — одно из немногих имен русских авангардистов, которые я знал. Эта картина (небольших размеров портрет) оставила меня спокойным, однако если она сама и не произвела на меня особого впечатления, то имя автора заставило меня задуматься о том, как должен быть богат хозяин, чтобы позволить себе такое приобретение. Впрочем, в нашей стране дешевле всего как раз предметы искусства, так что это мое заключение могло быть поспешным. Да, это по всей вероятности, была прекрасная коллекция, и если я самостоятельно не смог бы ее оценить, то имя Малевича убедило меня в ее ценности.