Люди в летней ночи - [17]

Она не подозревала ни о неизбежности этого свидания, ни о предшествовавших ему долгих переживаниях. Кому могло прийти в голову, что восемнадцатилетняя красивая девушка не могла сомкнуть глаз апрельской светлой ночью и, лежа в постели, смотрела на звезды и в накатывающей, утратившей время тишине воображала подле себя вот этого молодого человека, теперь и точно дышащего одним с нею воздухом, — кому бы пришло это в голову, видя благовоспитанную улыбку девушки, беседовавшей с матерью молодого человека. Старая хозяйка Малкамяки, втайне любовавшаяся на пригожего сына, тепло отнеслась и к своей двоюродной племяннице, и, подавая ей бёрдо, как бы благословила ее работу, и даже обещала заглянуть, посмотреть на тканину. И все же после ухода Люйли бабушка чувствовала какое-то непонятное беспокойство, хотя ей и не приходило на ум, что это связано с Люйли.

А может быть, беспокойство передалось ей от Элиаса? Ибо едва он заслышал шаги матери и перестал обнимать Люйли, им овладело томительное нетерпение. Он искоса поглядывал на слегка побледневшую Люйли, разговаривавшую с матерью, и страстно желал, чтобы она скорее ушла. Люйли, не присаживаясь, неуверенно протянула руку матери и потом Элиасу. Рукопожатие было вялым — рука чужого недружелюбного человека, от которого хочется быстрее избавиться. Элиас повернулся и ушел в горницу.

Там он сел на диван и застыл, глядя в окно. Он чувствовал, как у него горят глаза, но взгляд его рассеянно скользнул по поверхности, как бы для того, чтобы не видеть выражения на вечереющем лице природы в раме окна или, скорее наоборот, чтобы окружающее могло без помех наблюдать за всеми движениями внутри его. Но в нынешнем отверстом состоянии его душа принимала свои чувства обратно — отраженными от каждого предмета во внешнем мире, принимала, чтобы осознать их. Это извечная и волшебная уловка уединения: человек испытывает нечто, что душа его давно и безотчетно ждет. Мгновение проходит, и душа освобождается от этого безотчетного напряжения. Человек ищет уединенного места, чтобы перевести дух, но спустя минуту уже ощущает, что недавнее переживание, отраженное окружающим миром, угнездилось внутри и присоединилось к череде других прежде бывших переживаний и впечатлений, и он глядит на это прибавление, как исправный работник на добрый результат своего труда. Так ему дается сочувствие и облегчение.

В это короткое время уединения сумеречная комната и видный из ее низкого окошка косогор были куда ближе сердцу Элиаса, чем та лесная дева, чья фигурка подвигалась понемногу к краю этого пространства. Ее еще можно было увидеть из бокового окна жилой комнаты, и уж наверное какой-нибудь из субботних вечерних стражей на нее смотрел. Но в горнице время утекало бесчувственно, секунда за секундой, и Элиас сидел в углу дивана, не замечая ничего, кроме происходившего внутри. Было чудесно провести вечер, отдавшись этому. Жизнь не была пустой. Еще вчера после захода солнца он был в городе, над ним, и глядел сверху на устремленные к ясному небу силуэты башен, крыш, крон деревьев, а потом спустился вниз и по гулким улицам пошел к своему дому; у двери он помедлил — был последний вечер весны, и в ее уходящем свете он отметил особую привлекательность долгих и ровных мощеных мостовых, как бывают привлекательны молодые и легкомысленные горожане, — все это было вчера вечером. Но за один день земная поверхность украсилась еще пышнее и теперь из каждой точки посылала лучи, поражающие человеческие чувства. В неверном сумеречном свете трудно угадать, откуда они исходят, но воздух наполнен ими. С луга поднимается сырой туман — там в низине вьется речушка. В ней нет ничего примечательного, если смотреть на нее издалека и сверху; но стоит по кочковатому краю луга выйти на берег и, наклонившись к самой воде, взглянуть на нее с такого расстояния, она предстанет гигантским извивающимся змеем. Распрямитесь — и это обычная речка, а ваши пальцы, кстати, вымазаны пахучим илом. В этом тоже чувствуется летняя ночь. Жилья вокруг не видно, но вон там спускается к реке обветшалая изгородь. И странно думать, что какой-то человек когда-то ее поставил.

* * *

Как хорошо жить! Где-то в той стороне есть девушка, которая хочет, чтобы я касался ее. Она только что была здесь и ушла. Но в воздухе что-то остается после ее ухода. Она родом отсюда и дальше здешних мест никогда не бывала и не знает, что там, за лесом. Она не знает и себя, не знает, как изгибается ее шея, какие у нее руки. Когда-нибудь ночью в тени кустов я обниму ее и усажу рядом с собой — так, как мне этого хочется… Да… да…

* * *

Десять часов. Элиас, просидевший долгое время на коньке крыши, слез на землю, постоял на углу, глядя на юг. Ему было пора, он чувствовал во всем теле приятную истому, в то время как какая-то точка в мозгу нашептывала ему: «Разве тебе не пора идти?» Но другой голос как будто отвечал: «Куда же мне идти… разве что слушать дроздов!» Как все стронулось в этой тишине, хотя кажется, что ничто не шелохнется и один только дрозд старается вовсю. — Вон в тех домах спят люди, я только недавно видел, как какие-то женщины поднимались из бани в дом с замотанными в полотенца головами. Что они теперь видят во сне? А мать, она легла уже? А в Корке… тоже?..