Люди в бою - [101]

В пещеру на вершине холма, к тем, кто в ней спит и кто бодрствует, приходит рассвет — и фронт пробуждается. Прямо у нас над головой, в каких-нибудь двухстах футах от вершины горы, ведут бой эскадрильи самолетов — мы жадно наблюдаем за ними сквозь частично заложенный вход в пещеру. Один из фашистских самолетов сбит, и нам сообщают по телефону, что летчика, который выбросился с парашютом, взяли в плен и он будет доставлен в штаб. Неприятельская артиллерия засекла наш командный пункт с первых минут обстрела и засыпала снарядами длинный овраг, что ведет наверх, — снаряды рвутся прямо у нашего порога. Выйти по нужде и то не решаешься, так и терпишь весь день напролет. Акустика в пещере усиливает каждый звук, многократно повторяя его; со скалистого потолка сыплется пыль, под ним — гремящая пустота, а мы полеживаем на полу и ждем, что один из снарядов вот-вот неизбежно влетит прямо в дверь.

— Что творят, сукины дети, — говорит помощник начальника связи Куксон. — Кончали бы, а не то, неровен час, заденут кого-нибудь. — У него гнусавый писклявый голос — и без того с души воротит, так нет, ему еще надо каждому, кто подвернется, непременно читать вслух испанскую газету.

Связисты то и дело выходят на линию осматривать провода; у линкольновцев повреждена связь, у Мак-Папов тоже, у англичан, у 24-го. Одному связисту отрывает ногу…

Дейв Гордон подает мне два письма — их доставил грузовик, который привез нам завтрак; я сижу на выступе скалы, придерживая коленями разбитую машинку, и ломаю голову, пытаясь сочинить две-три статейки для «Добровольца». Почерк мне знаком; с автором этого письма мне доводилось переписываться и раньше.

Товарищ «гласит первое»! Я не первый раз пишу Вам по тому же поводу, но, если это не прекратится, буду вынужден применить другие меры. Не посылайте (даже своим детям) рисунков с изображениями панорамы (?) или видами «с того места, где Вы находитесь». Объяснения тут, как Вы сами понимаете, излишни.

Censor,

MRR, responsable[170]

Во втором — от того же самого господина — говорится:

Дорогой товарищ!

Мы были бы Вам признательны, если бы Вы писали более разборчиво. Часто нам стоит большого труда разобрать, что у Вас написано. Это тормозит нашу работу. Хотелось бы также довести до Вашего сведения, что цензоры сигарет не воруют. Salud y República!

MRR,

Censura Militar[171]

Из другой комнаты — той, в которой у Вальедора и Данбара стоит стол с картами, — выходит Джонни Гейтс. Он смотрит на меня, улыбается. Я показываю ему оба послания; он смеется и отдает их обратно. Делает шаг к двери, оглядывается.

— Про Аарона знаешь, да?

— Нет, а что?

— Он умер.

* * *

В штаб доставили фашистского летчика — испанского юнца в красивом итальянском летном костюме; одна рука прострелена; лицо разбито. Командир роты на том участке, где он приземлился, тоже испанец, в приступе гнева вмазал ему по зубам (и все мы сошлись во мнении, что с политической точки зрения это поступок неправильный, хотя по-человечески его, пожалуй, можно понять). Он явно до смерти перепуган: трясется с головы до ног как осиновый лист и ждет, что его немедленно расстреляют. Его допрашивает Вальедор, допрашивает и чех Смирка, начальник нашей разведки, — пленный отменно вежлив. Он уроженец Мальорки, начал летать еще до войны. Когда Мальорку захватили фашисты, ему предложили идти к ним летать, а ведь летчика хлебом не корми — дай летать, вот он и согласился. Много раз участвовал в воздушных налетах на Барселону. У летчиков, большей частью, никаких политических убеждений нет вообще, нет их и у него, а сбрасывать фугаски на людей, когда этих людей не видишь, — дело несложное.

(Я часто думал об этом, пролетая над Флэтбуш-авеню в Бруклине.) Он крайне озадачен, чуть не плачет, когда мы фотографируем его, а когда Смирка дает ему свой адрес и говорит: «Напиши мне через месяц, как у тебя дела», он и вовсе теряет дар речи. У входа в пещеру рвутся снаряды, его трясет от страха.

Артиллерия сегодня особенно свирепствует; вдобавок винтовки и пулеметы не замолкают ни на минуту, самолеты (сегодня их больше, чем обычно) без передышки сбрасывают на нас бомбы, обстреливают нас на бреющем полете. Час за часом они бомбят наши позиции, а ближе к вечеру идут в наступление. Наступление дорого им обходится: нашему испано-кубинскому батальону удается засечь их на открытой местности, наши пулеметы косят фашистов ряд за рядом. Потом мы идем в наступление: согласно предписанию, Мак-Папы занимают высоту (это сразу поднимает их боевой дух: ведь с тех пор как нас в последний раз перебросили, из их батальона дезертировало пятнадцать интернационалистов), и мы продвигаемся по всему сектору. Вальедор отправляет меня на вершину холма — следить в бинокль за боем. Понять, что происходит, было б под силу только опытному наблюдателю, а меня опытным наблюдателем никак не назовешь. Я различаю ослепительные даже при свете дня вспышки орудий противника позади Корберы, различаю я и где наши снаряды ложатся на их позициях, но и только. Отсюда, с вершины холма, открывается настоящая панорама (как и подозревал цензор), порой на ней появляются крохотные человечки, медленно плетущиеся — кто вперед, кто назад, — но по преимуществу перед тобой простирается живописная пустынная местность. Наутро, еще до рассвета, я возвращаюсь в наш бывший штаб: мне предстоит сочинить текст бюллетеня и отдать его Санчесу для перевода на испанский.