Люди сверху, люди снизу - [64]

– Ты моя маленькая славная деточка, мой свиненочек…

Оно, повизгивая, успокаивается: Крысёныш кормит его грудью. Вскоре у свиненка вырастают крылья, и Крысёныш ахает:

– Какая прелесть! Но ты ведь не уйдешь и не исчезнешь как вид? Скажи честно – не исчезнешь?

Свиненок крутит хвостом и довольно хрюкает, кивая.

Минус 10. – Абстрагируйся, ампутируй! Да возьми же себя в руки, черт возьми! – Нет, я хочу к своему свиненочку… – К свиненочку? – Да, к своему свиненочку; он есть, он розовый, он умеет летать…

Минус 11. Лес. А в лесу: комары, деревья, Баба Ягиня, свиненок и Крысёныш. Последняя – в свадебном платье, перепачканном кровью. Яга традиционна. Свиненок учится говорить. У него плохо получается. Яга пугает свиненка тем, что, если тот сейчас же не скажет, например, «мама», то пойдет немедленно на шашлык. Свиненок от страха становится полиглотом, а Крысёныш умилительно прижимает его к груди.

Минус 12. «Эй! Эй, здравствуй! Ну, как ты там? Я пишу тебе – с того и с этого света, но ты не слышишь, совсем почему-то не слышишь! А ведь это я, я! Помнишь?»

Минус 13. Моя глупая девочка, моя старенькая девочка, ты только постарайся не думать о хромой обезьяне…

Минус 14. Я – Крысёныш. Мне снится шарманщик, да, ну и что… Иногда кто-то спрашивает: «С сахаром или без?» Но я не понимаю, как ответить на его вопрос – мне сложно вспомнить значение слова «сахар» – вероятно, это что-то сладкое. Тогда я делаю неопределенный жест.

…Я не рассказываю никому про свиненка: ведь, даже если я действительно сумасшедшая, свиненок все же приходит и, упираясь пятачком в мою ногу, жалобно, и в то же время радостно, хрюкает: «Уу-ххррр-уу-ххррр», – так умеет хрюкать лишь он, и только!

* * *

Так Savva снова остался один. Пожалуй, он чувствовал облегчение – да и как по-другому назвать это ощущение свободы? Любил ли он Крысёныша на самом деле, а если «да», то почему не удерживал? Почему ухаживал за ней последнее время, как за больной собакой, но не более, не более, не более того? Мстил ли за прошлые обиды? Что силился понять в тонкой женской душе? И намного ли та оказывалась тоньше его, мужской? Какая, черт возьми, разница в их душах? Есть ли вообще между ними отличие? Anima – это он, она или оно?

Иногда ему снилась кроха. Вот она, с шестью пальцами, тянет к Savve тоненькую свою ручку, вот улыбается, а вот уже и плачет, бедняжка, и тут же хохочет, хохочет, заливается… Savva просыпался в холодном поту, хватался за голову и тщетно пытался не думать о «сикстинской». Мысли о бренности всего сущего – да-да, именно в таких выражених – не покидали его, как, впрочем, и ощущение собственной беловоронности. Что ему до мелких забот и сплетен всех этих человечков? О чем он может говорить с ними – ненасытными едоками новостей, сериалов и покетбуков? Что могут дать ему они? Зачитать программу телепередач на неделю? Почему они с такой легкостью оправдывают существование социальными ролями и комфортом?

Мир Savvы трещал по швам. Нет, Крысёныш уже была ни при чем – любовная горячка, сменившаяся жалостью и подобием равнодушия, прошла, уступив место смирению, а затем и пофигизму: если долго бить по одному месту, оно теряет чувствительность. А вот то, за что еще можно (должно?) было цепляться, становилось все более уязвимым и менее уловимым и вскоре вовсе исчезло из поля зрения.

Чувства обострились до предела. Нет-нет, Savva решительно не видит смысла оставаться здесь – здесь, где у него нет даже своего угла, в котором можно, послав все к черту, пересидеть смутные времена, медитируя иди рисуя. Единственный его «угод» – Личный кабинет в Вирте. Вот сейчас он, Savva, зайдет туда – ведь только там есть для него место: узел voffice. rol. ru, область – ROL restrietedarea. Имя пользователя… пароль… сохранить в списке паролей… пополнить баланс… десять часов on-line… Savva долго бродил по сайтам, пока не нашел наконец то, что интересовало его давным-давно.

«Надличностное видение» Грофа он читал, но тогда, несколько лет назад, так и не решился перейти к техникам – то ли времени, как всегда, не хватало, хотя это и отговорки, то ли еще что. Теперь же его ничто не удерживало. Он, Savva, имеет право сделать хоть что-то для себя, а если нет, зачем ему быть?

Поставив к монитору репродукцию эрнстовского «Царя Эдипа», он принялся срисовывать – картина своеобразно переживала очередное рождение, а ее несколько извращенная красота заводила и завораживала.

Он все еще не уволился, но уже не так – меньше – страдал от вынужденного рабства. А когда удивительным образом понял, что и оно когда-нибудь закончится, неожиданно смирился. Каждые выходные ездил он теперь на окраину, в один из центров, которые посещают «ушибленные на голову», с точки зрения «нормального человечка», люди и дышал – быстро и глубоко, а потом рисовал мандалы: некоторые были действительно чудесны.

Холотропка увлекла его. То, что Savva видел и чувствовал во время сессий, он не видел и не чувствовал никогда. Впору было петь Savva nagila! Ему открылся шокирующий мир гротеска, и мир этот не вмещался в испанский сапожок привычной, частично удобной, но все же смирительно-рубашечной трехмерности. Правда, первые сессии дались непросто: было страшно, скользко, непонятно и неприятно. Savva летел куда-то в кромешной тьме, то и дело натыкаясь на что-то, не имеющее названия, а потом с трудом, превозмогая боль и дикий страх, «шел» дальше – он слишком хотел познать что-то еще кроме печали, и хотя данная фраза излишне романтична для нашего текста, мы не нажмем на «Delete» и оставим все как есть, и – хуже того – продолжим повествование, искренне желая его скорейшего логического завершения. Итак…