Люди среди людей - [47]

Но чаще Николай Иванович ищет в истории человечества более близкие ему факты, касающиеся судеб культурных растений. Побывав на руинах римской крепости III века в Сахаре, поглядев на остатки библиотеки, театра, форума, он пишет жене: «Раскопки поразительные, и для агрономической философии их надо было видеть». На Крите в Кносском дворце, построенном в XVII - XVIII веках до н. э. его снова более всего занимают глиняные чаны в зернохранилище, где археологи обнаружили «ископаемую» чечевицу. И, даже осматривая расписанную художником каменного века Альтамирскую пещеру в Испании, ученый в первую очередь обращает внимание на рисунки, изображающие растения.

«Постигаю постепенно философию бытия, то есть происхождение (культурных растений)», - сообщает он из Африки друзьям. «Философия бытия» - любимое выражение Вавилова. Но оно несет не только ботанический, растениеводческий смысл. Ученого занимает вся сложность отношений между человеком и землей-кормилицей. Как в разные эпохи люди себе на потребу приручали растения? Как обилие или скудность хлеба насущного преображало общественную жизнь? Что народы прошлого сеяли и как земледелие влияло на их религию, искусство, нравы?

«Философию бытия» прослеживать нелегко. Иногда для этого нужен микроскоп, новейшие методы цитологического и ботанического анализов, но иногда исследователю больше говорят ветхие страницы талмуда. Николай Вавилов готов постигать истину из любого источника, лишь бы то была истина. В Италии он закупает и отправляет в СССР такое количество новейших монографий по генетике, ботанике, селекции, что буквально остается без гроша. В Палестине не жалеет нескольких дней на изучение религиозных книг древних евреев, «чтобы восстановить картину земледелия библейских времен». А в Испании бросает всю свою энергию на то, чтобы добыть книги о сельском хозяйстве Пиренейского полуострова до экспедиций Колумба. Ему все нужно. Ибо в перипетиях хлеборобов прошлого видит он крупицы опыта, отнюдь не безразличного для людей XX столетия.

Путешественнику по дальним странам не так-то легко, однако, сосредоточиваться на глубинных проблемах науки. Грубая реальность то и дело швыряет его из одного неожиданного приключения в другое. В опубликованных воспоминаниях Николай Иванович почти не уделяет места собственной персоне. Из скромности не сообщил он, например, что в Марокко образцы растений собирал буквально в районе военных действий. Только в письме к жене упомянул, что добыл «любопытный материал по дикой чечевице… от риффов с гор». Да верный помощник профессор В. Е. Писарев, замещающий.директора института, в очередном докладе правительству о ходе экспедиции сообщил, что Вавилов оказался в зоне войны между бунтующим племенем риффов и французами.

Мимоходом рассказано в «Пяти континентах» ¹и о полете над пустыней [¹ Вавилов Н. И. Пять континентов. Государственное издательство географической литературы. 1962 г.]. Увлекшись поисками растений, Николай Иванович просрочил марокканскую визу. Желая оградить гостя от неприятностей, профессор Мьеж устроил ему перелет в Алжир на военном аэроплане. Аэроплан летел из Рабата в Оран (Алжир), минуя пограничные посты. Все складывалось как нельзя лучше, если не считать самолетной качки, которая утомила непривычного пассажира. Так сказано в «Пяти континентах». На самом деле полет из Рабата в Оран 26 - 27 июля 1926 года выглядел совсем не так уж идиллично. И если бы не огромная выдержка Николая Ивановича, неизвестно еще, чем бы закончился этот перелет.

Двадцать пятого в письме из Рабата Вавилов извещал Подъ-япольского: «Закончил с Марокко, завтра на аэроплане возвращаюсь в Алжир, а оттуда в Сахару, в Тунис. До львов, не знаю еще, доберусь ли. Виз ни в Египет ни в Судан, ни в Абиссинию нет». Виз в страны Восточной Африки он действительно не получил, но встреча с львами состоялась. И очень скоро. Самолет поднялся в воздух во второй половине дня. Это было одно из тех сооружений, которые пилоты в более поздние эпохи полунежно, полупрезрительно именовали «этажерками». После двухчасового полета пришлось пойти на вынужденную посадку: что-то испортилось. Сели в пустыне. Летчик попытался запустить мотор, но быстро наступившие сумерки помешали ему. Вавилов, путешественник более опытный, разжег костер и стал уговаривать молодого пилота чинить машину сейчас же, при свете огня. Но парень заупрямился, решив, что дело потерпит до завтра. Окончание этой истории услышали от Николая Ивановича только самые близкие друзья, да и то случайно. После вынужденной посадки в пустыне левая часть лица у Вавилова стала подергиваться. Близкие потребовали объяснений и узнали от него вот что.

Среди ночи неподалеку от самолета послышался рык льва. Оружия, очевидно, ни у пилота, ни у Вавилова не оказалось. Да револьверы едва ли помогли бы в такой обстановке. Летчик с перепугу бросился тушить костер. Вавилов гасить пламя не позволил. По опыту прошлых походов он знал: огонь - единственная реальная защита от хищника. Француз настаивал, едва не завел драку. Но русский настоял на своем. Лев к огню не приблизился, хотя и подавал голос до самого рассвета. Утром, кое-как починив свою «этажерку», летчик повел ее над пустыней. Самолет шел на ничтожной высоте, при этом какими-то странными рывками. Болтало неимоверно. Была ли то мелкая месть пилота или действительно испорченный мотор мог работать только на «дергающем» режиме, неизвестно. Но Николай Иванович испытал муки почти непереносимые, ибо, как это ни покажется странным, путешественник, многократно пересекавший океаны и моря, жестоко страдал даже от самой маленькой качки.