Люди среди людей - [49]

В городе от деловитой медлительности не остается и следа. Ботаник стремителен, нетерпелив. Его бесят званые обеды, официальные приемы, сибаритский образ жизни южан. «Самое неприятное в путешествиях по греческим странам, что здесь никто не ценит времени, - жалуется он в открытке, посланной с Кипра. - Угощают, пьем без конца кофе. Соображаем, а время бежит… После часу до четырех спят. Утром только в девять просыпаются…»

У Вавилова же нет ни минуты свободной. Все, что собрано в полях, получено в дар от зарубежных коллег, куплено на семенных рынках, надо рассортировать, описать, упаковать, отправить на родину. А это не килограмм, не два. Начиная с осени 1926 года московские и ленинградские газеты печатают сообщения о посылках с образцами семян, которые получает от своего директора институт в Ленинграде. Корреспонденты в восторге: уже в ноябре число прибывших ящиков перевалило за сто, а число образцов пшениц, ячменей, огородных растений - за тысячу. Но едва ли те, кто писали заметки, и те, кто их читали, задумывались над тем, какой это труд - отправить по почте сто ящиков общим весом в несколько десятков пудов. Описывая подвиги «искателя новых сортов», журналы «Огонек» и «Прожектор» ни строкой не обмолвились о том, что те же самые руки, что с таким тщанием отбирают на полях Средиземноморья каждый растительный образец, тащат потом пуды семян на почту, заколачивают ящики, заполняют сотни почтовых бланков.

Готовясь к экспедиции, Николай Иванович предвидел многочисленные обязанности, которые выпадут на долю ботаника - собирателя растительных богатств в чужих странах. Он настойчиво просил послать с ним хотя бы еще одного спутника. Сначала предполагалось, что поедет профессор-агроном Н. М. Тулайков из Саратова, потом ботаник М. Г. Попов из Ташкента. Однако поборники «режима экономии» довели число участников экспедиции до минимума (если бы не заступничество Горбунова, то поездка, очевидно, и совсем не состоялась). «Ни о какой технической помощи говорить не приходится, самим придется быть всем, не рассчитывая ни на чью помощь», - писал Николай Иванович незадолго до отъезда. Он ясно представлял себе - поездка будет тяжелой. И действительно, совмещать в одном лице роль ученого, дипломата и упаковщика посылок оказалось делом почти невозможным. Из Алжира Вавилов пишет жене: «Сюда надо бы ехать с компанией, один я совершенно не управляюсь».

И тем не менее из каждой страны он грузит и грузит ящики, тюки, бандероли, пакеты. Письма полны подробностей о сделанных отправлениях, о почтовых тяготах. «С Крита послано 4 посылки, 20 бандеролей, всего пудов 5 - 6». На Кипре почта не принимает посылок в СССР. «Все, кажется, придется тащить за собой в Сирию». Погрузочная страда достигла кульминации в апреле 1927 года, когда Вавилов начал отправлять в СССР материалы, добытые в Эфиопии. «Четыре дня и ночи писал без конца, онемели руки от подписываний (830 бланков таможенных, по семь на посылку, и другие). Отправил 59 посылок, до того послал из Аддис-Абебы, из Джибути и Дери-Дауд 61 посылку, итого 120 из Восточной Африки».

Надо ли говорить, как волновала Николая Ивановича судьба всех этих плывущих в далекий Ленинград ящиков и тюков. На родину шли огромные ценности. Как-то распорядятся там этим богатством? «Меня беспокоит судьба посылок из Восточной Африки. Отправил уже 70 посылок в среднем по 11 - 12 фунтов весом. Ценность посылок, учитывая, что в каждой по 30 образцов, Вы представляете», - пишет он своему заместителю из Афин. А из Дамаска в сентябре 1926 года направляет сотрудникам института целую программу, как обращаться с иноземными семенами, как хранить их, как высевать. Каждая строка этого документа - страстный призыв к разуму и чувству товарищей по науке, призыв дорожить тем, что добыто и отправлено с таким трудом. «Материал посылается исключительной ценности. Многое совершенно не восстановимо… Если семена съедят мыши или (случится) что-либо подобное (разведутся жуки, моль) - это на душе каждого, кому передан материал… Институт должен дать в руки селекционеру источники мировых сортовых богатств. Прошу очень всех проникнуться ответственностью за материал экспедиции. Это святая святых Института». И тут же, не боясь подорвать свое директорское достоинство, признается: «Я один плохо справляюсь с функциями исследователя и дипломата, упаковщика и писаря. И поэтому промахи возможны. Их надо иметь в виду».

Кипр и Крит оказались для растениевода интереснее, чем Греция. Примитивное земледелие на островах сохранило многие эндемические формы вики, овса, пшениц. Нашлись и дикие предки некоторых культурных растений. Но путешественника тянет дальше - на Восток. В Сирии и Палестине, там, где и авторы библии, и современные археологи предполагают прародину человечества, надеется он сделать главные свои находки. В письмах то и дело: «Сирия меня очень интересует». И вот наконец заветная земля: 17 сентября 1926 года ученый ступил на пирс порта Бейрут. Надолго остался у него в памяти этот день. «Впуск сопровождался неприятностями. Таскали в полицию, выделили из всех пассажиров, описали с ног до головы все приметы», - сообщил Николай Иванович жене. От упоминания деталей воздержался. А они были поистине «живописны». Ученого под конвоем, как преступника, вели через весь город в префектуру, его багаж подвергли унизительному обыску. В гостиницу отпустили только после того, как префект получил телеграфное подтверждение из Парижа: французская виза в паспорте советского ботаника действительна. Но преследования не прекратились и после этого. Подмандатная территория Франции - Сирия оказалась местом, где научный поиск встретил такой наглый полицейский надзор, что двадцать дней спустя, покидая страну, Вавилов с искренним вздохом облегчения мог констатировать: «После Сирии чувствую себя человеком».