Люди Огненного Кольца - [37]
МИРИС
Глава первая. СЕНТЯБРЬ, ДЕВЯТОЕ
Ильев не сразу открыл глаза — лежал, вспоминал, думал. Но рано или поздно глаза надо было открыть, и он сделал это. Эля сразу повернулась к нему и знакомым движением поправила рыжие, как осенний бамбук, волосы:
— Я тоже не сплю… Лежу и думаю о камне…
— О камне?
— Подари мне, пожалуйста камень… Чтобы он был в серебре и на серебряной темной цепочке. Например, шпинель. Оранжевый или фиолетовый. Или хризолит. Или гиацинт… И обязательно настоящий!
— А сколько левов стоит такой камень?
— Всех, что у нас есть, хватит, — вполне серьезно заметила Эля. — Мы ведь сюда не за коврами приехали…
Волосы опять рассыпались по щеке, и своей длинной ладонью она отвела их за плечо, туда, где прорвавшийся между портьерой и дверью балкона луч выжег сияющую узкую полосу. Ткань портьеры, удерживающая остальное солнце, пузырилась, как парус, и вся походила на карту Луны — цирки, трещины, горы…
Дотянувшись до халата, Эля весело показала язык и исчезла в ванной. Зазвенела, падая из душа, вода, и Ильев подумал: а ведь я не на Курилах! И не на Сахалине! Мне не надо рыться в груде пыльных шлифов, не надо крутить федоровский столик, не надо рыться в отчетах…
Эля вышла из ванной, и он поразился — какое круглое, неестественно ровного розового цвета у нее лицо. И, как бы угадывая его мысли, Эля быстро, одними, губами, предупредила:
— Не притрагивайся ко мне. Этот крем очень хитрый. Надо, чтобы он впитался весь, целиком и сразу!
— Ладно, — согласился Ильев. Валяться в постели ему уже не хотелось. Это Гусев мог валяться в постели — у него сон в здоровье шел! Натягивая рубашку, Ильев ухмыльнулся. Он давно мечтал о такой тишине, покое, нерусском пейзаже, кофе… На Кунашире мечтал, слоняясь по пустынным пляжам, на Парамушире мечтал, ползая по голым склонам Эбеко, на Итурупе мечтал, всматриваясь в волшебную бирюзу Львиной Пасти… Ему было где помечтать… И о чем — тоже было… Застегнув последнюю пуговицу, Ильев откинул портьеру и вышел на балкон… Далеко, за гармошками белых многоэтажных отелей, виднелось совершенно ровное море.
— Море тут бритое, — заявил Ильев.
Эля не откликнулась, и он обернулся — почему?.. Ах, да!.. Крем!.. Он должен впитаться весь, целиком и сразу… Сколько же надо женщинам терпения?.. Впрочем, смысл в женском терпении был: когда через полчаса Эля предстала перед ним в легком коротком платье, в светлых в легких туфлях, со свободно распущенными рыжими своими волосами, он невольно сравнил ее круглое нежное лицо с лицом той сахалинки, которая явилась ему пять лет назад на острове… Да, разница была… И существенная!
— Перестань на меня смотреть!
Он молча поцеловал ее.
— С балкона виден наш ресторан? Скажи… Если он далеко, я сменю туфли.
— Но ведь мы бежим на море!
— Ну и что? Все равно потом в ресторан…
Нежный невероятный запах окружил их, как только они вышли из отеля. Запах меда и спелой травы — неповторимый, колдовской, славянский запах, чуть разбавленный близостью моря… Нет, не запах, подумал Ильев. Запах — слишком грубое слово. Тут уместнее аромат — мирис… Смысл болгарского слова легко улавливался… Именно мирис… Хубава мирис… Табак, ракия, асфальт — тут действительно можно было говорить о запахе… Но мед и зрелая трава — это был мирис… И ни вавилонское смешение языков, ни отели, то вздернутые под небо, то вытянутые по пескам, ни бесчисленные бары, из которых несло ароматами нерусской кухни, не поразили Ильева так, как мирис… Хубава мирис, повторил он…
— Мы придем первые, — заявила Эля. Но она ошиблась. На берегу, именно там, где они и договорились встретиться, уже лежали на теплом песке белые, как выдернутые из глубин рыбы, Люда и Володя Гальверсоны.
— Ты бываешь когда-нибудь без бороды? — засмеялся Ильев.
— А что? — удивился Гальверсон.
— С бородой у тебя вид мефистофельский.
— А без бороды?
— Наверное, ангельский…
— Неужели? — нахмурился Гальверсон.
— Ангельский, — повторил Ильев и подмигнул Люде.
Жена Гальверсона была на полголовы ниже Ильева, но благодаря стройной фигуре казалась высокой. Чаще всего Ильев встречал Люду на лестнице, ведущей в лабораторию аналитиков, и это давало ему повод полушутя-полусерьезно утверждать, что всех красивых и веселых женщин следует встречать именно на лестнице… Решительная и веселая, будучи на два года старше мужа, Люда превратила Гальверсона немного в чудака, поощряя самые неожиданные его увлечения: то он расписывал стены своей квартиры силуэтами доисторических зверей, то строил из сухих корней пугающе разнообразные кресла, то выводил в толстой тетради графики своего настроения. Во все это Люда вносила часть своей уверенности и так же уверенно и весело родила Гальверсону двух ребят — мальчика и девочку.
— Первый ребенок, — говорила она, — это почти всегда нечаянно. Но второй — всегда по заявке! Я бы обязывала каждую женщину меньше двух детей не рожать!
Именно такие ее заявления давали повод людям, впервые видящим ее, говорить:
— Вся на виду!
Но тут они ошибались. Просто Люда умела прятать то, что по молчаливому соглашению с мужем относила исключительно к личной, к их жизни: возню с ребятишками, каждую осень хватающими ангину, ночные бдения над графикой готовящейся диссертации мужа, стирки, побелки, ремонты, сотни и сотни мелких, но неотложных, буднично скучных занятий…
