Люди Огненного Кольца - [21]

Отмахнувшись от мыслей о тонущем из-за дождя маршруте, он вспомнил вдруг Нонку Белову, с которой целовался на скамье в каком-то московском парке, вспомнил, как Нонка говорила что-то хитрое и долгое о семье… Нет, вздохнул он, Нонку в жены брать — хлопот не оберешься… Семья ведь на жене строится, и хорошо, когда жена в меру глупа и не в меру красива. Как… как Валя Тасеева… Чего она, кстати, привязалась перед отъездом: «В тебе, Сережка, два человека сидят, и одного из них, точно, лечить надо…» Шутка, наверное…

К птичкам хочу, вздохнул Гусев. В Москву хочу, а не в Южно-Сахалинск. К ребятам хочу, даже к Нонке Беловой хочу. В голову Гусева пришло и еще одно имя, но так четко и деловито рядом храпел Тасеев, что он это имя постарался сразу забыть.

И даже выругался — где он, этот убежавший от него распроклятый сон?!

Часть вторая. БОЛЬ

1.

Туман держался весь день, и так же весь день моросил дождь. Пока Тасеев натягивал на тостах длинный обрывок провода, Гусев успел поиграть транзистором.

Писк морзянки шел в эфир сплошным валом, и, оставив это утомительное занятие, Гусев отправился погулять.

Белый пляж, запертый морем и скалами, напоминал испортившуюся самобранку: тут было всё, правда испорченное, изломанное. Причудливо изогнутые, пересохшие, выбеленные временем и солью куски плавника метались с отшлифованными до латунного свечения бамбуковыми реями, сложная вязь рваных капроновых тросов сплеталась с рифлеными канатами ламинарий, ощетинившиеся ржавыми гвоздями ящики громоздились среди стеклянных алых или прозрачных поплавков. Белели в песках огромные зазубренные раковины, игольчатые, как поросшие нежным мхом, сферические скелеты морских ежей. Крабьи клешни и панцири самых невероятных форм и раскрасок сияли среди зеленых пальчиков какой-то пузырчатой дряни, с пистолетным шумом взрывающейся под ногами.

Еще интереснее было разглядывать выброшенные накатом радиолампы, синтетические мешки, пластмассовые коробки, канистры, обрывки сетей, бесчисленные бутылки из-под джина и виски, без этикеток, но с красивыми металлическими пробками, плетеные башмаки, украшенные наивными рисунками, консервные банки, побитые морской водой куклы с плоскими восточными лицами, деревянные пепельницы, а иногда и совсем уж непонятно как попавшие на берег предметы — чугунные котлы, ржавые якоря, неразорвавшиеся снаряды.

Пляж сузился. Обрывы подошли к самой воде. Из тумана доносились птичьи крики, черными тенями мелькали мимо бакланы. Застрелив одного, Гусев отправился домой.

Ему повезло — Тасеев тоже бродил по берегу. И, желая поднести другу сюрприз, Гусев закатал рукава и принялся за варку. Четыре раза менял он в кастрюле вскипавшую пеной воду, в все же Тасеев, появившись в дверях, поморщился:

— Что за запах?

— Баклана варю, — пожаловался Гусев. — Четыре воды сменил, а он, подлец, все равно как бычья жила. И рыбой пахнет.

— Ну-ка?

Гусев поставил кастрюлю на щелястый стол, вытащил ножом горячую тушку, оторвал кусок. Тасеев пожевал, сплюнул:

— Хуже вороны!

— А ты ворон ел?

— Дело маленькое!..

2.

— Сережа, — спросил однажды Тасеев, — почему ты не женишься?

— На ком же я жениться могу? На баклане или на лисе?

— Ты же не всю жизнь провел на острове.

— Нет, — протянул Гусев, — Мне и мысль такая в голову не приходила. Да и зачем жениться? Ради прописки разве что?..

— Какой прописки?

— Да я Галку Чиркину вспомнил. У нее в Москве квартира пустая, так что смысл в такой женитьбе, пожалуй, бы был… — Гусев вдруг по-детски обиделся: — Чем я хуже футболиста, которого в Москву без лишних слов приглашают и тут же квартиру в центре дают? Конечно, мяч гонять и по ногам лупить я не очень-то умею, но при случае могу научиться. Пусть меня в столицу возьмут!

— Столица не для геологов, — возразил Тасеев. — По крайней мере, не для геологов-полевиков.

Но Гусев махнул рукой:

— Все равно не женюсь. Нет во мне этой смелости, старик. Я все молодое люблю, а жены, они, знаешь, быстро меняются.

Несмотря на усмешку, проскользнуло в тоне Гусева что-то необычное. А вспомнил он опять Нонку Белову. И даже не ее саму вспомнил, а то чувство постоянной восторженности, которое он всегда испытывал, находясь с ней… Не о прописке он тогда думал и не о том, как жены меняются… Но объяснять это было трудно, пусть Тасеев уж сам догадывается… Голова-то у него есть, и голова неплохая… Гусев вздохнул в прислушался: за окном шумел все тот же занудливый темный дождь…

3.

Но рассвет был, как фейерверк. Солнце разогнало туман, высветлило море и небо, и даже редкие тучки вели себя так, будто никакого отношения к промчавшемуся тайфуну никогда не имели.

— Торопись! — подгонял Тасеев друга. — Пока природа не одумалась, надо с нее клок содрать. С природой, Сергей, всегда надо бороться.

— Только с собственной! — возразил Гусев.

Впервые за неделю геологи увидели свой поселок полностью — разбитые домишки, береговые террасы, бамбуковые рощицы. Далеко на юг тянулась широкая полоса пляжа, на севере она упиралась в непропуски. Над всем этим царил мощный конус пика Прево. Даже в такой ясный день над вершиной его клубились белые грибки. Потом они слились в один. Грибок попыхтел, расширился, стал плоским кольцом. Еще расширился, дал начало второму кольцу, а то — третьему, самому широкому и мучнистому. Чуть позже кольца сомкнулись, и на вершину пика Прево на весь день легла широкая шапка.