Люди, люди… и еще раз люди - [4]

Вам!.. Вам!.. Вам!..

Существо с бурдюком сделало Давиду знак, и они опять пошли вдоль карьера. Вскоре они остановились перед другим созданием, — худым, как скелет, совершенно седоволосым стариком, который из последних сил пытался расколоть кувалдой каменную глыбу.

Старик устало посмотрел на Давида. Он все знал. Ему было уже известно о появлении Давида в долине, но он не выразил ни малейшего любопытства, ни малейшего желания расспросить его о чем-либо. Все то же безразличие, все то же полное равнодушие! Наверное, эти существа не прекратили бы своих бессмысленных занятий даже в том случае, если бы перед ними из-под земли внезапно возник сам дьявол.

При первых же словах, произнесенных земным пришельцем, старик медленно покачал головой, — как человек, измученный тяжелой работой.

— Моя не знать, — сказал он на своем жаргоне.

Давид стал втолковывать ему, стараясь говорить как можно проще:

— Подожди… Ты не проявляешь никакого интереса ко мне… Но, может быть, ты видел других людей, похожих на меня?.. Да, других людей. Где они? Где я могу их найти?

— Моя не знать… не понимать…

— Как называется эта планета?

— Планета?

— Да, ну, скажем, этот мир, тот мир, в котором ты живешь…

Старик-камнетес ударил кувалдой по глыбе, затем показал рукой вокруг себя.

— Это шатанга… шатанга, в которой живет мое племя.

Давид перевел дыхание. Он понял, что снова столкнулся с тем же невежеством и что это добродушное существо абсолютно ничем не может ему помочь.

Но надежда не оставляла его. Он решил действовать обходным путем:

— Для кого вы работаете? Кто вами управляет?

На этот раз старик прервал работу. Он повернул к Давиду свое морщинистое, залитое потом лицо.

— Для Великих Хозяев, — сказал он. — Великих Хозяев шатанги.

— А где находятся эти Великие Хозяева?

В зрачках бедного создания промелькнул страх. Старик опять вцепился в кувалду и, не отвечая больше на вопросы Давида, вновь принялся бить по каменной глыбе. Но Давид, заинтересованный тем, что услышал, не отступался:

— Зачем вы разбиваете эти камни?

— Моя всегда бить камни, — не поворачивая головы, бросил старик.

— В течение всей вашей жизни вы никогда не делали ничего другого?

— Ничего другого.

— Но почему? Почему?

— Мой отец разбивал камни… И отец моего отца…

— …тоже разбивал камни, — закончил за него Давид. — Да, я понял.

Продолжать разговор не имело смысла. У Давида было такое чувство, словно он заблудился в лабиринте и в поисках выхода ходил и ходил по замкнутому кругу.

— Где-нибудь поблизости отсюда есть дорога? — спросил он, меняя тон.

Ответа не последовало.

— …Какая-нибудь дорога?., путь… тропинка… Как мне выйти из этой… — он пытался подобрать слово, — из этой… шатанги?

В ответ — все то же молчание, все то же упрямое молчание. Давид повернулся к старику спиной и вышел из карьера.

Он чувствовал, что нервы его взвинчены до предела. Он не видел способа добиться от этих людей того, что ему нужно. Все его попытки расшевелить их, вывести из спячки — разбивались об их дремучее невежество, о полное равнодушие этих созданий, поглощенных своим шумным, раздражающим своей бесполезностью трудом. Чем они занимались? Что при этом создавалось? Вся их возня казалась ненужной, лишенной какого-либо смысла.

Вскоре дорога вывела Давида к другим шатангам, где точно такие же существа рубили лес или дробили камни. Но попадались и иные «производители шума», извлекавшие дополнительный грохот: кто бил по листам железа, кто по пустым бочкам, — и все эти «производители шума» стучали непрерывно, с неистовством, вызывающим скорее жалость, чем удивление, интерес или раздражение.

Зачем? В чем заключался смысл этого шумового концерта, который с каждым пройденным километром становился все невыносимее? Какую цель они преследовали? И как сами эти существа умудрялись выдерживать подобный грохот, от которого расшатывались нервы и воспалялись перепонки в ушах? Кто заставлял их это делать? Какую пользу можно было извлечь из этого тупого труда?

Каторга? По логике вещей, по крайней мере в человеческом понимании, это, пожалуй, был единственно возможный ответ. Все эти существа вполне могли оказаться каторжниками, осужденными на изнурительную работу. Но где же, в таком случае, были надсмотрщики? Давид не заметил ни одного надзирателя, ни одного создания, которое хоть чем-то выделялось бы из остальных.

Он шел еще несколько часов, пока не оказался на пляже покрытом мелким чистым песком. Перед ним простиралось море или океан, вода чуть колыхалась, движения волн почти не было заметно.

Но шум был слышен и здесь. Только здесь били в колокола и дули в морские раковины, — звуки сливались в сплошной нестройный гул.

Странная какофония! Но еще странней была «работа», которую делали другие гуманоиды. Множество самцов и самок, выстроившись цепочкой, передавали друг другу глиняные кувшины: сперва они наполняли их морской водой, а после опоражнивали на песок. Песок, как ненасытный обжора, мгновенно впитывал жидкость, и тотчас же другие глиняные кувшины, переходя из рук в руки, опоражнивались и возвращались за новой порцией воды.

И так — без конца. Давиду начало казаться, что поливальщики исполняют этот ритуал всегда, из века в век, без перерыва. Они пытались наполнить бочку Данаид! От упорства, с которым они работали, веяло жутью. Они словно под гипнозом исполняли действо, смысл которого был совершенно непонятен. Ни одно разумное существо не выдержало бы подобного. Значит, эти существа были почти напрочь лишены разума и здравого смысла, если столь безропотно мирились с принуждением и бессмыслицей. Даже приматы не выдержали бы этого. Самое ничтожное животное вскоре пресытилось бы этим. Только роботы, только машины могли выполнять подобную работу и не задумываться над ее смыслом. Но эти существа не были роботами! — они были человекоподобными, из плоти и крови. Они жили!..