Люди – книги – люди. Мемуары букиниста - [24]

И Саша, и Серёжа допускались нами в товароведку, но я не очень любила, когда Серёжа путал наши книги да ещё норовил уронить ящик с нашими штампами. Ящик был грязный, штампы перемазаны фиолетовой тушью, на полу оставались размазанные следы. Сережа извинялся, пытался собрать эти проклятые штампы, я тихо чертыхалась про себя, а потом долго и занудно собирала и складывала эту грязь обратно в ящик. От Серёжиных больших ботинок по линолеуму расплывались грязные следы.

Ну, а Саша прибегал и деловито спрашивал безнадёжным тоном:

– Таня, ничего новенького для меня не было?

– Нет, к сожалению, – отвечала я. – Но не огорчайтесь, Саша, я постараюсь сосредоточиться, и какая-нибудь вдова или сирота принесёт вам целую кучу книг по музыке.

– Вы уж постарайтесь, пожалуйста.

– Обязательно постараюсь.

Самое забавное, что иногда действительно это получалось. Я крепко задумывалась над тем, что давненько нам не приносили немецких музыкальных книг, и старалась вызвать в своем воображении «амбарра де ришесс», кучу богатств, и смотришь – через день-другой какая-нибудь вдова или сирота действительно являлась со списком книг, которые жаждала продать, и среди них были как раз те, о которых мечтал Саша. Такая вот мистика.

Ну, а теперь самое время и место рассказать о нашем Стасике – Станиславе Беновиче Дж-ве. Стасик тоже старше нас с Верой лет на 8–10. Он – сын национального поэта Калмыкии Бена Дж-ва, бывшего по совместительству и первым секретарём ЦК Калмыкии, а мама у него русская. По внешности Стасик – чистый калмык. Но воспитан он в русской, европейской культуре. Это не человек, а ходячая энциклопедия (за исключением математических и технических наук). В те времена он был не то аспирантом, не то уже преподавателем Литературного института им. Горького. Стасик знал английский, французский, немецкий языки, немного итальянский, латинский и на наших глазах выучил древнегреческий. Он очень одарённый человек, но надо сказать, что с самого детства обстоятельства благоприятствовали тому, чтобы он мог развивать свои способности. Даже во время войны, благодаря папиному положению, у него были такие книги, которых другие дети и в глаза не видели. Ну, и потом он не вылезал из Ленинки, и что самое главное, он имел право пользоваться там читательским абонементом своего папы, и это право после смерти отца перешло к Стасику законным путём. Стасик всю жизнь неразлучен со своим огромным и всегда битком набитым книгами портфелем. То он тащит книги в Ленинку сдавать, то, наоборот, взял их оттуда. Плюс книги, которые он купил в «Лавке писателей», плюс те, которые он купил у нас, плюс… и т. д. и т. п.

Сейчас Стасик давно уже профессор, маститый преподаватель, автор всяких предисловий и послесловий, статей и трудов по зарубежной литературе. Его специальность – современная зарубежная литература и поэзия, а также античная литература. Удивительная вещь: Стасик одновременно на редкость работоспособен и патологически ленив. То есть, он может поглотить необыкновенное количество печатного текста и в то же время ленится писать что-либо сам. Я помню период жизни, всецело посвященный разговорам об его будущей работе о Рильке. Он брал несметное количество книг об этом немецком поэте из Ленинки, ему присылали книги, посвященные Рильке, из Америки и Германии. Стасик всё время говорил о том, сколько он прочитал о Рильке и сколько ему ещё предстоит прочитать. Однако, насколько я могу судить, он так и не выжал из себя ни строчки. Эта тема через год-другой как-то увяла и засохла. Зато Стасик подарил мне томик стихов Бунина со своим предисловием и примечаниями. А потом ещё антологию американской поэзии с параллельным русским текстом, тоже с его предисловием и примечаниями. Он постоянно жалуется нам с Верочкой на то, что страшно загружен в своем институте. Целых две – только представьте себе! – целых две лекции в неделю! А уж сессия с заочниками! Так и рехнуться недолго. Стоны и причитания нашего Стасика по этому поводу отличаются редкой монотонностью. Раньше ему надоедало читать лекции и принимать экзамены у наших будущих писателей и поэтов, а теперь ему надоедает читать лекции в зарубежных университетах в Америке и Германии, куда его постоянно приглашают. «Опять в Америку ехать», – вздыхает он с тоской. Конечно же, он умнейший и образованнейший человек, он большой любитель классической музыки и в своё время собирал самые замечательные пластинки, а сейчас, наверное, собирает CD и покупает самые навороченные «музыкальные ящики». Нас с Верой всегда изумляли и продолжают изумлять его рассказы о тех суммах, которые он потратил на книги, пластинки, «музыкальные ящики», радиоприёмники и прочие игрушки. Для нас-то с Верой эти суммы были и остаются просто фантастическими. Утешало нас, по-видимому, только то, что Стасик тратил эти деньги не на пьянство и не на тряпки, а на «культурные ценности». Кроме того, его простодушный эгоизм нас обезоруживал. Ему так хотелось похвастаться своими приобретениями!

При всём при этом, со Стасиком довольно трудно разговаривать. Он способен говорить часами, но только на ту тему, которая его в данный момент интересует. Речь Стасика подчиняется логике его, и только его, мысли. Если попробовать перебить Стасика или перевести разговор на другую тему, он тут же схватит свой портфель, шляпу и убежит. Иногда он не знает самых простых вещей. Он был поражен, когда я ему перечислила фавориток Людовика XIV, о которых, конечно же, вычитала у своего любимого Дюма. Он и понятия о них не имел, а может быть, они не вписывались в его систему ценностей. Зато он потряс меня однажды, очень давно, в конце 70-х годов, когда мы, болтая, стояли на станции метро «Библиотека Ленина», и Стасик своим высоким голосом сказал мне по поводу советского строя: «Ну, Таня, всё это скоро развалится. Это долго не продержится, вот увидишь. Ещё несколько лет, и всё это лопнет, как мыльный пузырь». Я чуть не подпрыгнула, услышав эти слова, и быстро огляделась по сторонам. Стасик говорил эти слова, не понижая голоса, очень убежденно. Как ни смешно, его слова напомнили реплику Ленина из пьесы «Семья Ульяновых», которая звучала так: «Стена-то глиняная. Ткни и развалится». В пьесе речь шла о самодержавии. А тут Стасик говорил о советской власти, и привычный страх заставил меня оглядеться, не слышит ли кто. Мы поговорили ещё о том о сем и разъехались: он в сторону «Университета», а я – в сторону «Сокольников».