Люди книги - [84]

Решила позвонить Озрену и рассказать о своем исследовании, но музейный библиотекарь лаконично ответила:

— Его нет.

— А когда вы его ожидаете?

— Не могу точно сказать. Возможно, послезавтра. А может, и нет.

Позвонила ему домой. Гудки уплывали в пустоту. Что ж, ничего не поделаешь. Мне нравилось работать в кабинете Марианны, крошечной комнате под крышей. Она хорошо освещалась, и из окна открывался вид на Лондон. В редкие дни, когда не шел дождь и не было тумана, можно было увидеть очертания Саут-Даунс.

Я была довольна отчетом. Хотя к большому открытию, на которое надеялась, я не пришла, но чувствовала, что мои предположения насчет бабочки парнассиус и пропавших застежек открывают новую тему. Завершающие штрихи оставила на потом: сначала проясню вопрос с вынутым из переплета белым волосом. Я спрашивала о нем австрийку Амалию Саттер. Она сказала, что я могу обратиться к зоологам их музея. «Но люди, которые действительно разбираются в волосах и могут легко определить, принадлежат ли они человеку или животному, — это полицейские». Она имела в виду криминалистическую лабораторию. Начитавшись романов П. Д. Джеймса, я решила оставить этот вопрос до Лондона. Мне вдруг захотелось увидеть, насколько верно художественная литература отражает работу криминалистов.

Мне повезло: у Марианны имелись хорошие контакты с лондонской полицией. Она была издателем в «Лондон Ревью оф Букс» и много писала о Салмане Рушди, сразу после того как иранцы вынесли ему смертный приговор. Она была среди тех немногих, кому Рушди доверял во время самых страшных для него лет, за это время она серьезно сошлась с полицейским из Скотленд-Ярда. Я встретила его однажды на вечеринке у Марианны. Он сидел на кухне скорчившись в три погибели, потому что рост его значительно превышал шесть футов. Великолепный мужчина, даже в скорченном состоянии. Он устроил мне встречу в лаборатории.

— Вообще-то это не полагается, — предупредила меня Марианна, — поэтому лучше тебе об этом не распространяться.

Очевидно, женщина-криминалист по-настоящему заинтересовалась историей книги и согласилась сделать анализ в нерабочее время.

Как бы поскорее узнать, прояснил ли Озрен вопрос, связанный с бабочкой: в какой горной деревне находилась Аггада во время Второй мировой войны? Если он получил информацию, надо будет включить ее в отчет. Обычно документы такого рода сухи, как озеро Эйр, и техничны, как отчет француза Мартелла. Они крутятся вокруг количественных вещей: сколько в книге дестей, сколько листов в одной дести, рассказывают о состоянии нитей, числе отверстий, через которые эти нити продеты, и так далее. Надо бы сделать этот отчет по-другому. Рассказать о людях, у которых была эта книга, о тех, кто ее сделал, пользовался, оберегал ее. Я хотела, чтобы мой рассказ держался на книге, как на оси, был бы к ней подвешен. Поэтому писала и переписывала отдельные моменты предыстории, так сказать «приправляла» ими технические вопросы. Пыталась осмыслить изгнание евреев из Испании, рассказывала о поэтических летних вечерах в прекрасных английских садах, о том, как говорившие по-арабски евреи свободно общались со своими мусульманскими и христианскими соседями. Хотя и не могла знать историю писца и иллюстратора, пыталась показать значение их работы, объясняла детали их ремесла, рассказывала о том, что представляли собой средневековые мастерские и о положении ремесленников в обществе. Затем мне захотелось передать напряжение, которое создала вокруг себя инквизиция, хотелось описать изгнание евреев, костры, кораблекрушения и страх.

Когда работа застопорилась, я позвонила местному раввину из Хэмпстеда и стала у него допытываться: что делает соль кошерной.

— Вы удивитесь, если узнаете, сколько людей задает мне этот вопрос, — сказал он немного устало. — Ну как можно сделать соль кошерной? Нужно просто взять правильную соль и сделать кошерным мясо, то есть убрать из него все следы крови, потому что евреи, соблюдающие законы, кровь не употребляют.

— Вы хотите сказать, что любая крупная соль может быть кошерной? И не имеет значения, каменная это соль или выпаренная из морской воды?

— Верно, — согласился он. — И в ней не может быть примесей. Если в ней есть, к примеру, декстроза, которую добавляют к соли вместе с йодом, то употреблять такую соль на Пасху нельзя, потому что декстроза происходит из зерна.

Я не стала расспрашивать его, почему зерно на Пасху не может быть кошерным, потому что твердо знала: никто не добавлял декстрозу в соль перед Пасхой. Но я использовала услышанный мной факт как доказательство того, что Аггада перенесла путешествие по морю. Возможно, это случилось во время изгнания евреев. Об этих страшных морских путешествиях живо рассказывали источники того времени.

Я описала еврейскую общину в венецианском Гетто, в котором скученно проживали эти люди, рассказала о давлении цензуры как в целом, так и в отношении еврейских книг, поведала о коммерческих и культурных отношениях, связывавших итальянскую еврейскую общину с ее собратьями по другую сторону Адриатики. Высказала предположение, что книга могла прийти в Боснию с кантором по имени Коэн. Так увлеклась своим отчетом, что напоминала себе Алису, свалившуюся в кроличью нору и позабывшую обо всем на свете. Когда в дверь позвонили, я едва не взорвалась.