Скажу сразу: это не мой стиль работы. Предпочитаю трудиться в одиночестве, в своей чистой, тихой и светлой лаборатории. Тут и кондиционер, и все, что нужно, под рукой. Впрочем, у меня репутация человека, который при необходимости с тем же успехом будет работать и вне родных стен. Это в тех случаях, когда музеи не хотят тратиться на транспортную страховку, либо частные коллекционеры боятся показать, чем обладают на самом деле. За свою жизнь я облетела полмира, а все потому, что у меня интересная работа. Но никогда еще не была я в таком месте, как это: в зале заседаний банка, в центре города, где пять минут назад люди стреляли друг в друга.
В моей лаборатории не маячат за спиной охранники. В музее, конечно же, есть несколько незаметных людей, обеспечивающих безопасность, но никому из них и в голову не придет вторгнуться в мое рабочее пространство. Не то, что здесь. Их тут шесть. Два банковских охранника, двое из боснийской полиции, присматривающие за банковскими, еще двое — миротворцы ООН. Эти контролируют боснийцев. Все громко разговаривают по-боснийски или по-датски, а переговорные устройства при этом трещат как оглашенные. Словно всего этого недостаточно, к нам приставлен официальный представитель ООН Хамиш Саджан. Впервые вижу шотландского сикха в безупречном твидовом костюме и тюрбане цвета индиго. Я попросила его сказать боснийцам, что не положено курить в помещении, в котором вот-вот появится рукопись пятнадцатого века. Узнав это, они еще больше заволновались.
Я, впрочем, дергалась не меньше их. Мы прождали почти два часа. Все это время я старалась занять себя чем-то полезным. Охранники помогли мне передвинуть большой стол поближе к окну. Я собрала стереомикроскоп, разложила инструменты: цифровые камеры, пробники, скальпели. В мензурке на обогревателе растворялся желатин, поджидали своего часа льняные нити, мучной клейстер, золотой лист, а еще и конверты из пергамина: вдруг повезет обнаружить что-нибудь в переплете. Вы не представляете, как много можно узнать о книге, изучая состав попавшей в нее хлебной крошки. Я подготовила куски телячьей кожи, рулоны изготовленной вручную бумаги различных тонов и текстур. Уложенный в раму пенопласт готов был принять в свои объятия книгу. Если только ее вообще принесут.
— Как думаете, сколько нам еще ждать? — спросила я у Саджана.
Он пожал плечами.
Должно быть, представитель Национального музея задерживается. Поскольку книга — собственность музея, без него банк не может достать ее из хранилища.
Не в силах успокоиться, я подошла к окну. Мы находились на верхнем этаже. Здание банка времен Габсбургов напоминало свадебный торт. Фасад испещрен следами угодивших в него снарядов, как, впрочем, и все остальные городские здания. Я приложила руку к стеклу — сквозило. На календаре весна. Внизу в садике у входной двери расцвели крокусы. А утром выпал снег, и чашечка каждого цветка вспенилась, словно капуччино. Нет худа без добра: снег сделал освещение комнаты ровным и ярким. Отличные условия для работы… Если только удастся поработать.
Просто, чтобы занять себя чем-то, развернула скрученные в рулон бумаги. Металлической линейкой распрямила каждый лист в отдельности. Звук металла напомнил шум прибоя, доносящийся до моей квартиры в Сиднее. Заметила, что дрожат руки. Этого еще не доставало! При таком треморе не поработаешь.
Своими руками я похвастаться не могу. Обветренные, покрытые венами, они, словно чужие, приставлены к запястьям. А запястья — слава тебе, господи, — тонкие и гладкие, как и все мое тело. «Руки поденщицы», — так высказалась мама в пылу нашей последней ссоры. Потом мы встретились в «Космополитене» за чашкой кофе и сидели, словно две ледышки. Чтобы ее позлить, я специально натянула на руки хозяйственные перчатки. «Космополитен», возможно, единственное место в Сиднее, где люди не понимают шуток. Мама поняла. Сказала, что мне следовало подобрать шляпу в тон к перчаткам.
Под ярким светом мои руки выглядели даже хуже обычного: красные и шелушащиеся. Я соскабливала пемзой жир с коровьих внутренностей. Если живешь в Сиднее, не так-то просто добыть эти самые внутренности. С тех пор как из бухты Хоумбуш убрали скотобойню и принялись наводить красоту к Олимпиаде-2000, за рабочим материалом приходится отправляться на поиски, а когда добираешься до нужного места, трудно войти в ворота, потому что дорогу преграждают защитники животных. Люди никак не поймут, зачем тебе понадобился метр телячьих кишок. Но если намереваешься работать с материалами пятисотлетней давности, должен знать, как их тогда изготовляли. Так говорил мне мой учитель, Вернер Генрих. Он сказал, что, сколько ни читай об измельчении пигментов и смешивании гипса, единственный способ понять — это самому все сделать. Если я хочу узнать, что описано в старинных методиках, мне нужно самой сделать золотой лист, постучать по нему, сложить и снова постучать. При этом надо положить лист на то, к чему он не пристанет, например на мягкую поверхность выскобленной телячьей кишки. В результате получишь маленькую пачку листков, каждый тоньше одной тысячной миллиметра. А вот руки в итоге выглядят просто ужасно.
