Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков - [9]

. Правда, Зойме не делает большой разницы между честью офицера и честью разбойника, почитавшегося его современниками в образе Ринальдо Ринальдини[36]. По этому поводу он как-то раз, путешествуя пешком в Сиракузы, сделал следующее признание: «Друг, будь я неаполитанцем, непременно – из-за своей свирепой честности – испытал бы соблазн пойти в бандиты, для начала – в министры». Во время этого путешествия ему удалось преодолеть тяжёлое чувство от несбывшихся отношений с той единственной женщиной, к которой он приблизился, так и не сблизившись, и которая столь оскорбительно предпочла ему адресата нижеприведённого письма. Как ему удалось себя преодолеть, он повествует, описывая своё восхождение на гору Пеллегрино, что в окрестностях Палермо. Погрузившись в воспоминания, он на ходу вынул медальон с портретом возлюбленной, с которым был неразлучен уже много лет. Но, держа медальон в руке, он вдруг обнаружил, что тот сломан, и швырнул осколки вместе с оправой в пропасть. Вот сюжет великолепного эпиграфа, поистине в духе Тацита, – эпиграфа, который Зойме приурочил к месту создания своего любовного шедевра: «В прежние времена я прыгнул бы за её портретом, но и сегодня последовал бы за оригиналом».

Иоганн Готфрид Зойме – супругу своей бывшей возлюбленной

Гримма

Милостивый государь!

Мы незнакомы, но моя подпись покажет Вам, что мы и не вовсе чужды друг другу. Мои прежние отношения с Вашей женой могут и наверняка должны быть Вам известны. Возможно, ничего худого бы не случилось, познакомься мы с Вами раньше, ибо я никогда не стал бы помехой чужому счастью. Так ли хорошо обошлась со мной мадам, решать не мне, равно как и не Вам, поскольку мы оба к ней неравнодушны. Я охотно прощаю её и желаю счастья, я всегда желал ей этого от всего сердца. Кое-кто из друзей уверяет меня, что всё сложилось к лучшему; они почти убедили мой ум, но сердце моё обливается кровью. Поскольку Вы меня не знаете, то и не можете судить обо мне. Я не Антиной[37] и не Эзоп[38], и мадемуазель Рёдер, должно быть, видела во мне прежде всего человека честного и положительного, когда давала мне серьёзные поводы надеяться. Но довольно об этом! Не подобает мне оправдываться и тем паче обвинять других. Страсть сделала своё дело, так тому и быть. Мы с Вами не друзья, обстоятельства этого не позволяют, но я – честный человек, и значит, для Вас я всё равно что друг. Вы сами, милостивый государь, действовали, как юноша, а не зрелый муж. Я желаю Вам счастья, оно Вам необходимо. Ваша жена – хороший человек, я глубоко изучил её натуру – я был бы не в состоянии отдать своё сердце недостойной женщине. О том, что между нами не произошло ничего непозволительного, свидетельствуют мой характер и мой теперешний образ действий. Вы должны простить её маленькие ошибки и не совершать своих. Мне важно, чтобы вы оба были счастливы, Вы это поймёте, если имеете малейшее представление о человеческом сердце и не считаете меня совсем дюжинной личностью. Вероятнее всего, до меня будут доходить известия о вашей жизни, насколько это вообще возможно, ведь в Берлине, где я так часто бывал, я не совсем чужой. Равнодушным мне уже не стать, в этом мадам должна была уже давно увериться и вовремя принять надлежащие меры. Самым ужасным будет для меня, если ваш брак окажется скроен по новомодным меркам. И я заклинаю Вас Вашим счастьем и остатком моего покоя, но ещё более счастьем дорогого для нас человека: никогда, никогда не поступайте легковесно. Вы мужчина, от Вас зависит всё. Если Вильгельмина изменит своей личности, это больно отзовётся на моей. Простите меня и не считайте это дерзостью. По всему судя, Вы разбираетесь во временах и в людях. Страх придаёт уверенности. По своей воле я больше никогда не увижусь с Вашей женой. Но если Вы привыкли исполнять свои долги, то в трудную минуту напоминайте ей обо мне. Ей это может пойти на пользу, а Вам не причинит вреда. В моей душе такая ситуация способна породить либо любовь, либо презрение, я себя знаю; первая может с годами претвориться в дружбу, но Боже сохрани и Вас, и меня от второго – само его предвестие было бы поистине ужасным.

Я умею читать в женской душе и могу предположить, что мадам теперь может сказать обо мне или против меня, и я искренне желаю, чтобы она никогда не вспоминала обо мне с сожалением. Но и в Ваших интересах, милостивый государь, следить за этим с неусыпным вниманием.

Учитывая мой образ мыслей, вряд ли подлежит сомнению, что я никогда не смогу быть Вам полезен, равно как и Вы – мне. Но если Вы всё-таки решите воспользоваться моей помощью, у меня найдётся достаточно причин, чтобы оказать её Вам с радостью и усердием. Я не жду ни ответа, ни благодарности; я высказался как мог хладнокровно, взгляните на эти слова моими глазами или хотя бы с подобающим беспристрастием, и Вы найдёте сказанное вполне естественным.

Заверяю Вас в моём самом искреннем почтении, оправдать его, думаю, – Ваша забота. Прощайте и будьте счастливы! Это моё пожелание также исходит прямо из сердца, хотя и доставляет мне слишком сильную боль, – сильнее, чем пристало мужчине.