Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков - [22]

Карл Фридрих Цельтер – Гёте

Веймар, вторник, 16 октября 1827

Ты так чудесно устроился в самом чреве матери-природы и я с таким удовольствием слушаю Твои речи о первичных силах, которые незримо для людских поколений действуют во всей Вселенной, что сам начинаю чувствовать нечто схожее и даже надеюсь, что глубоко Тебя понимаю, но всё же я слишком стар и плетусь слишком далеко позади, чтобы приняться за изучение природы.

Когда я совершаю одинокие прогулки по холмам и горным вершинам, по ущельям и долинам, Твои слова оборачиваются для меня мыслями, которые я хотел бы назвать своими. Но где бы я ни находился, у меня ничего не получается, и лишь мой собственный скромный талант предохраняет меня от падения.

Поскольку же мы теперь, как есть, вместе, я и подумал (а я люблю следовать за Твоими мыслями): не соблаговолишь ли Ты потвёрже обосновать моё заветное желание – познать, каким образом искусство и природа, дух и тело всегда соединены друг с другом, разделение же их равносильно смерти.

Так и на этот раз: пока я извилистой нитью пробирался по Тюрингским горам от самого Кобурга до этих мест, я с болью думал, вспоминая о Вертере, что пальцы моих мыслей не могут осязать и созерцать всё, находящееся подо мною и кругом меня, хотя это представлялось мне столь же естественным, как и то, что тело и душа составляют одно целое.

Как бы то ни было, наша с Тобой многолетняя переписка не страдает нехваткой тем. С каким усердием помогал Ты мне залатывать дыры в моих музыкальных познаниях, ведь такие, как я, могли лишь бродить вокруг да около! Да и кто другой наставил бы нас?

Всё же я не хотел бы предстать перед Тобой в слишком нищенском образе сравнительно с остальными. Назови это гордостью – я только обрадуюсь. С ранней юности я чувствовал неодолимое влечение к тем, кто знает больше и знает наилучшее, и мне хватало мужества и даже веселья обуздывать себя и переносить то, что меня в них разочаровывало, – ведь я прекрасно знал, чего хочу, хотя и не понимал того, что сам же познаю. Ты один мог терпеть меня и терпишь до сих пор, и я готов расстаться с самим собою, но только не с Тобой.

Сообщи мне, к какому часу я могу к Тебе явиться.

Перед тем я должен ещё дождаться доктора, но не знаю, во сколько он придёт.

Ц.

В историческом отношении приведённое ниже письмо содержит нечто большее, чем известие о смерти, хотя речь в нём идёт о потрясшей всю Германию кончине Гегеля. Это письмо – клятва верности у его гроба, клятва, последствий которой люди, давшие её, в то время ещё не сознавали. Штраус и Мерклин, которые в этом письме предстают столь близкими друг другу, принадлежали к одному выпус ку духовной семинарии в Блаубейрене, где они и подружились, а именно к так называемому «классу гениев». Так по крайней мере называли потом этот выпуск в Тюбингенском духовном институте, куда в 1825 году Штраус и Мерклин перешли в качестве студентов теологии. Среди других имён, благодаря которым группа получила столь блистательное наименование, сегодня, впрочем, можно назвать разве что Фридриха Теодора Фишера. В прекрасной, обстоятельной биографии, которую Штраус посвятил своему адресату[103] после ранней смерти последнего, – он умер в 1848 году в возрасте 42 лет, – автор даёт очаровательное описание знаменитого института, который с течением времени подвергся «столь многочисленным архитектурным переделкам, что потерял облик не только церковной, но даже просто старинной постройки. Обращённое фасадом на юг, солнечное и лёгкое, с верхними этажами, открывающими прелестный вид на тёмно-синюю гряду швабских Альп, что высятся, создавая фон для театрально раскинувшейся на переднем плане долины реки Штайнлах, – таково это здание, поделённое, за исключением двух аудиторий и столовой, на спальные и учебные комнаты, в которых размещалось по 6–10 человек. И точно так же, как в Блаубейрене, между каждыми двумя комнатами воспитанников располагался кабинет преподавателя». Позднее Штраус покинет институт и уедет в Берлин в поисках возможности ближе познакомиться с мыслями, волновавшими в то время всю Германию, однако в 1833 году друзья снова, теперь уже в качестве преподавателей, соединятся в Духовном институте, а через два года выйдет в свет «Жизнь Иисуса», которая не только для её автора Штрауса, но также и для Мерклина легла в основу длительной борьбы, в ходе которой сформировалась теология младогегельянцев. Отправной точкой в изучении мировоззрения Гегеля для обоих стала его «Феноменология духа». «Гегель, некогда поступивший вместе с отцом Мерклина в Тюбингенский институт, долгое время не находил в своей швабской отчизне почти никакого признания. Как вдруг неожиданно в лице Мерклина-младшего и его друзей появилась кучка восторженных почитателей, вот только выводы они извлекли из его теологической системы гораздо более смелые, нежели те, к которым пришёл сам Учитель». В «Жизни Иисуса» эти выводы приводят к синтезу сверхъестественного и рационального в толковании Нового Завета, и, таким образом, по Штраусу, «как субъект тех предикатов, которыми церковь наделяет Христа, индивидуум замещается идеей, но идеей реальной, а не кантианской, умозрительной. Будучи помыслены в индивидууме, то есть Богочеловеке, качества и функции, придаваемые Христу церковным учением, входят в противоречие друг с другом, но в идее человеческого рода они обретают согласие». Таковы перспективы, заложенные в учении Гегеля. И хотя в 1831 году они ещё далеко не раскрылись, всё же они вряд ли могли способствовать традиционному морализаторству похоронных речей. И будущий автор «Жизни Иисуса» был тогда не единственным, кто почувствовал на траурной церемонии диссонанс, в котором отозвалось революционное и неожиданное представление о загробной жизни. И.Э. Эрд ман, также гегельянец, пишет об этом в примирительном тоне: «Ужас, испытанный многими от внезапной потери человека, ещё недавно казавшегося полным жизни, может служить оправданием некоторым речам, произнесённым над его могилой. Он был слишком велик, чтобы те малые, кому он служил опорой, не потеряли самообладания и твёрдости»