Любви подвластно все - [66]

Оливия пытливо посмотрела на него. Она поняла, зачем он это сказал.

– Мне дала этого журавлика одна женщина. На счастье. И чтобы напоминал о ней.

Оливия молча кивнула, и бумажный журавлик у нее на ладони внезапно показался ядовитой змеей.

Теперь стало совершенно ясно: все слова, которыми они обменивались – и не важно, о чем именно шла речь, – были полны ярости и боли. Возможно, в них была и любовь. Наверное, эти чувства стали теперь неразделимы.

Оливия осторожно поставила бумажного журавлика на место. Хотя ей очень хотелось разорвать его на мелкие клочки.

– Не мешало бы немного подышать свежим воздухом. Почему бы нам не прогуляться на берег? – проговорил Лайон. Он взял свой сюртук и, не дожидаясь ответа, вышел за дверь.

Оливия поспешно последовала за ним.

Он шел так быстро, что Оливии временами приходилось бежать, чтобы не отставать от него. Но она не просила его идти помедленнее – ей нравилось бежать.

– Лайон, а где другие твои дома?

– У меня есть плантация в Луизиане. Плантация сахарного тростника, дом в Нью-Йорке, еще – на юге Франции.

– Но не в Англии?

Он не ответил.

Усыпавшие тропинку камешки хрустели под ногами, пока они спускались к морю, и лишь пляжный песок заглушил шаги. Теперь Оливия следовала за Лайоном вдоль берега, и оказалось, что они здесь совсем одни: корабль, наверное, давно уже скрылся за горизонтом.

– Я мог бы теперь купить любой дом в Англии, какой пожелаю, – проговорил наконец Лайон и добавил с горечью в голосе: – Если бы хотел бывать в Англии.

Солнце уже погружалось в море, и яркие краски заката сменялись фиолетовыми оттенками ночи, но ветерок был по-прежнему ласковым и теплым, лишь немного усилился.

– Ты помнишь, Лайон, каким занудой был прежний священник? Теперь вместо него мой кузен Адам Силвейн. И он очень хорош. Каждое воскресенье церковь переполнена. Да-да, он просто великолепен…

Лайон сдержанно улыбнулся. Но ничего не сказал. А Оливия продолжала:

– Его позвали к вам, когда думали, что твоя сестра умрет при родах. Глубокой ночью. Подумать только, родственник Эверси у вас в доме!.. Он сказал, что Джонатан предложил ему бренди.

Теперь Лайон остановился и замер – словно окаменел. Оливия же вновь заговорила:

– А Джонатан женился на удивительной женщине. И взбудоражил весь Лондон. Он основал собственную фирму и стал крупным коммерсантом. Кроме того, выдвинул свою кандидатуру на выборах в парламент. Ты знал, что он ратует за реформу в отношении детского труда? Надо же, Джонатан Редмонд, твой брат!..

Лайон по-прежнему стоял точно окаменевший, лишь волосы его шевелились на ветру. А море теперь совсем потемнело, и только дорожка лунного света пересекала его синевато-черную гладь. Мирное и спокойное, оно тихо вздыхало, ритмично набегая на берег и оставляя за собой кружева пены. Именно туда, к полосе прибоя, и был прикован взгляд Лайона – словно ему было больно смотреть на нее, Оливию.

– Знаешь, я все пытаюсь понять… – проговорил он наконец. – Ты что, действительно думаешь, что я ничего об этом не знал? Но я знал все. Во всяком случае – самое главное. А может, ты хотела намекнуть, что меня это не волнует? – Последние слова он произнес очень медленно. И теперь в голосе его явственно звучала ярость.

Но Оливия уже не могла остановиться – ей ужасно хотелось расшевелить его, выбить из равновесия.

– А для тебя все это не имеет значения, разве не так? Потому что ты… Ты сбежал и…

Тут он наконец посмотрел на нее, и Оливия невольно отступила на несколько шагов – на нее как будто полыхнуло обжигающей волной ярости. А Лайон, глядя на нее так, словно никогда прежде не видел, переспросил:

– Значит, сбежал?

Оливия, не собираясь сдаваться, утвердительно кивнула (у нее почему-то вдруг пропал голос).

– Значит, сбежал… – повторил он, язвительно усмехнувшись. – Забавно слышать такое от женщины, испугавшейся обычных жизненных трудностей.

Презрение, прозвучавшее в его голосе, опалило ее словно огнем.

– Но я… – Оливия умолкла.

– Ты просто-напросто струсила, – отчетливо произнес Лайон.

Оливия замерла на мгновение, потом в ярости прокричала:

– Как ты смеешь?! Ведь это ты тогда сбежал!

Он рассмеялся:

– Ах, Оливия, тебе следовало бы помнить, что меня не пугают твои вспышки. Я ведь прекрасно знаю, что говорю правду. Более того, ты тоже знаешь, что я прав.

– Я знаю только одно: ты слишком самоуверен и дерзок. – Сказав это, Оливия вдруг поняла: Лайон действительно сказал правду. Ведь он всегда опережал ее на шаг.

И теперь она стремительно приближалась к окончательному осознанию той правды, которую скрывала от себя все эти годы. Это была ужасно неприятная правда, но Оливия не могла ее не принять, даже если бы очень захотела.

– Да, я уверен в себе, – продолжил Лайон уже спокойнее. – И я хорошо знаю тебя, Оливия. Я всегда считал тебя очень смелой. Ты так горячо выступала в защиту прав неимущих и угнетенных, не имеющих права голоса. И я считал, что ты всегда говоришь то, что думаешь. Я бесконечно восхищался тобой. Хотел быть достойным тебя. Но, увы, ты оказалась… всего лишь робкой, неуверенной в себе девочкой.

Это были очень жестокие слова. И Оливия, чтобы хоть как-то возразить, пробормотала: