Любовные драмы русских принцесс. От Екатерины I до Николая II - [16]

Король с живостью заметил:

— Это потому, что вчера я был очень несчастен. Благоприятный ответ Великой Княжны был ему объявлен только утром…»

Такой новостью императрица не могла не поделиться с бароном Гриммом. Она сообщила:

«Бал был очень весёлым, прошёл слух, что обо всём договорились окончательно на словах. Не знаю уж, как это случилось, из озорства или ещё как, но, танцуя, влюблённый решил слегка пожать ручку суженой. Побледнев как полотно, она сказала гувернантке:

— Вы только представьте себе, что он сделал! Он пожал мне руку во время танца. Я не знала, как поступить.

А та спрашивает:

— И что же вы сделали?

Девочка отвечает:

— Я так испугалась, что чуть не упала!»

Написала императрица и о Густаве: «Похоже, что ему здесь очень нравится. Он приехал только на десять дней, но живёт уже три недели, и до сих пор день отъезда еще не назначен, хотя осень близко… Все замечают, что Его Величество всё чаще танцует с Александрой и что разговор у них не прерывается… Кажется, и девица моя не чувствует отвращения к вышеупомянутому молодому человеку: она уже не имеет прежнего смущенного вида и разговаривает очень свободно со своим кавалером. Должна сказать, что это такая парочка, которую редко можно встретить. Их оставляют в покое, никто не мешает, и, по-видимому, дело будет слажено или, по крайней мере, условлено до отъезда Его Величества, которому уезжать не хочется, хотя 1 ноября он должен быть объявлен совершеннолетним. Кто-то спросил у одного из наиболее влиятельных лиц в свите короля, нравится ли великая княжна графу Гаге, тот ответил прямо: „Нужно быть дураком, чтобы в неё не влюбиться“».

Но ведь известно — всё могут короли, всё… А вот что касается женитьбы по любви, то в этом как раз вся сложность. Как будто бы всё сложилось. Но сложилось ли? Действительно ли король был влюблён? Или пережил всего лишь лёгкое увлечение, вызванное и удивительной поездкой в Россию, и торжествами в Петербурге? Ну а при дворе короля тоже по-разному относились к этому браку. Были и такие вельможи, которые только и искали зацепки, чтобы разрушить его.

25 августа 1796 года Екатерина писала сыну Павлу Петровичу, неотлучно пребывавшему у себя в Гатчине:

«Вчера после обеда я вышла в сад и села на скамью под деревом. Молодой король пришёл туда же и сел подле меня… После некоторых приветственных слов и небольшого замешательства он очень ясно высказал мне свою склонность к вашей дочери и своё желание получить её в супруги, если она не будет против».

В письме к генералу Будбергу государыня в тот же день написала:

«Король просил меня узнать от моей внучки, не чувствует ли она к нему отвращения, так как ему кажется, что она его избегает».

Итак, императрица была расположена к браку. Цесаревич Павел Петрович и супруга его Мария Федоровна дали согласие. Великая княжна Александра Павловна и король Густав проявили друг к другу, казалось бы, более чем просто симпатии. Никаких препятствий для брака не было, и их нарекли женихом и невестой.

И тут активизировались шведские придворные партии, которые были категорически против брака. Нашли зацепку, которая, казалось бы, была преодолена — вероисповедание. По наущению противников его женитьбы на русской великой княжне король Густав объявил, будто желает, чтобы жена исповедовала одну с ним веру. Указ его отца относительно возможности брака между людьми разной веры был тут же забыт. Король потребовал, чтобы Александра Павловна приняла лютеранство. А это для православной княжны, естественно, было неприемлемо. Екатерина разъяснила это Густаву, по обычной своей привычке перемежая материнские увещевания с политическими угрозами, и, как ей показалось, король смирился с тем, что невеста его останется православной.

Барону Гримму императрица писала обо всем подробно: «Двадцать четвертого августа шведский король, сидя со мной на скамейке в Таврическом саду, попросил у меня руки Александры. Я сказала ему, что он не может ни просить у меня этого, ни я его слушать, потому что у него есть обязательства к принцессе Мекленбургской. Он уверял меня, что они порваны. Я сказала ему, что я подумаю. Он попросил меня выведать, не имеет ли моя внучка отвращения к нему, что я и обещалась сделать и сказала, что через три дня дам ему ответ. Действительно, по истечении трех дней, переговорив с отцом, с матерью и с девушкой, я сказала графу Гага на балу у графа Строганова, что я соглашусь на брак при двух условиях: первое, что мекленбургские переговоры будут совершенно закончены; второе, что Александра останется в религии, в которой она рождена и воспитана. На первое он сказал, что это не подвержено никакому сомнению; относительно второго он сделал все, чтобы убедить меня, что это невозможно, и мы разошлись, оставаясь каждый при своём мнении. Это первое упорство продолжалось десять дней, но все шведские вельможи не разделяли мнения короля. Наконец, я не знаю как, им удалось убедить его. На балу у посланника он сказал, что устранили все сомнения, которые возникли в его душе относительно вопроса о религии. На балу в Таврическом дворце шведский король сам предложил матери обменяться кольцами и устроить обручение. Она сказала мне это: „Я говорила с регентом, и мы назначили для этого четверг. Условились, что оно будет совершено при закрытых дверях, по обряду греческой церкви“».