Любовное кружево - [34]

Так он и думал.

— Это было бы просто великолепно, — расшаркался Дуброски.

— Вы надеетесь сделать из этой Элейн вторую Фонтейн?

— Я думаю сделать из нее вторую Павлову, хотя мне порой кажется, что это дивное создание — просто легенда.

— Ах, я с огромным интересом буду следить за вашими успехами! Я совершенно согласна — будет очень жаль, если ваше замечательное открытие не сможет полностью реализовать себя!

— Сможет, уверяю вас. — Дуброски поднялся. — Не смею более утомлять вас своими восторгами.

— Ну что вы! Вы меня совершенно не утомили. Надеюсь, теперь мы будем видеться чаще, — заверила Афина. — А когда будет выступать ваша протеже — ищите меня в ложе моего отца. Вы мне заранее сообщите, хорошо?

Афина вышла проводить своего гостя в холл. Дворецкий запер за ним дверь. Молодая женщина вернулась в китайскую гостиную, села на диван, закурила и задумалась, глядя вприщур на струйку табачного дыма.

Балет, который прославится на весь мир! Такая перспектива должна быть слишком заманчивой для любой балерины, чтобы пренебречь ею и позволить себе иные интересы. А это, безусловно, отдалит ее от Гиффорда. Афина узнала многое из того, что хотела, но не все.

Действительно ли Гиффорд увлечен Элейн? Влюблен ли он в нее? Если так, то ей — Афине — остается только надеяться, что в скором будущем ему грозит разочарование. Тем не менее надо серьезно подумать, что делать с этой резко взявшей старт девицей.

Глава 12

Оливия стояла перед большим зеркалом в своей спальне и с необычной для себя придирчивостью поправляла складки длинного вечернего платья из мягкой облегающей ткани цвета розовой герани.

Они не виделись с Гиффордом уже полмесяца. А произошло так много событий! Он уехал, как обычно, на очередной медицинский консилиум, на этот раз в Швейцарию. Несмотря на полностью загруженные дни, Оливии казалось, что эти две недели никогда не кончатся. Девушка поняла, что нет смысла притворяться, будто она не скучает по нему. И еще она поняла, что перед ней действительно открывается путь к вершине. Обо всем этом и не терпелось ей поведать Гиффорду.

Но почему же так произошло, что она, совсем еще недавно дорожившая каждой минутой, отданной танцу, стала слишком часто тяготиться всем этим? Были дни, когда она думала, что просто не сможет начать очередную репетицию, и призывала на помощь все свое мужество, чтобы заставить себя. Дни, когда она чувствовала, что больше не может видеть Ивана Дуброски, хотя и признавала несомненный гений балетмейстера.

Он, безусловно, становился все менее и менее популярной фигурой в глазах балетной публики, хотя Оливия и отказывалась присоединить свой голос к недовольному ропоту своих коллег. Из-за этого она и себя стала чувствовать одинокой. Со времени отъезда Гиффорда ей не с кем было поделиться своими проблемами; миссис Морнингтон только расстроилась бы, не говоря о том, что ей всего этого было не понять. Гиффорд вернулся — это означало, что рядом есть человек, с которым можно и посмеяться над собой, и забыть обиды и нервотрепку, которая становилась уже утомительной. Человек, который верит в нее больше, чем она сама. Оливия не могла понять причин беспокойства, чувства подавленности и четкого ощущения, что она теряет нечто, хотя и не в состоянии определить, что именно. Миссис Морнингтон на несколько дней уехала погостить к приятельнице, но эта тоска не имела к ней ни малейшего отношения.

Как-то незаметно у них с Гиффордом вошло в привычку каждое воскресенье ужинать вместе. Миссис Морнингтон наотрез отказалась присоединяться к ним, мотивируя это желанием проводить воскресенье «без шума» и добавив, что, по ее глубокому убеждению, двое — самая оптимальная компания. Она же настояла на том, чтобы не устраивать званые ужины с Гиффордом дома, — по воскресеньям они обходились «чем Бог послал». Прислуга готовила еду заранее и на воскресенье покидала дом; даже Дэнверс предпочитала проводить выходные у родственников. Таким образом миссис Морнингтон — к своему тщательно скрываемому глубокому удовлетворению — подвигла молодых людей к тому, что почти незаметно переросло в привычку. Постепенно Оливия привыкла, что каждое утро в субботу раздавался телефонный звонок и Гиффорд интересовался, есть ли у нее какие-нибудь особые планы на следующий день. «Никаких», — неизменно отвечала она.

Никаких, кроме отдыха. Кроме того, чтобы бежать прочь из Оперного театра и всего, что с ним связано.

В первое же воскресенье, когда Гиффорда не было в Лондоне, Оливия ясно ощутила, как эти несколько часов, проведенных в его обществе, помогали ей снять напряжение, накопившееся за неделю. После второго, не менее успешного, представления «Очарования» она успела станцевать еще две новые партии и считалась одной из ведущих балерин труппы. Стало уже насущной потребностью в конце каждой недели делиться с Гиффордом всем, что произошло за прошедшие шесть дней, выплескивать ему свое негодование, рассказывать о своих разочарованиях и удачах. В конце концов, Оливия была артисткой и, как любая артистическая натура, обладала отнюдь не ангельским характером; в один день она могла парить в небесах от счастья, а на следующий — пребывать в глубокой депрессии, возмущенная грубым вмешательством в то, что, по ее представлению, следовало делать на сцене. Но Дуброски всегда настаивал на своих идеях, утверждая, что все это для ее же пользы; он говорил, что и так у него хлопот с ней больше, чем с кем бы то ни было. Протестовать — означало навлечь на себя обвинения в излишнем самомнении, что конечно же не соответствовало действительности.