Любовь во время карантина - [49]
k. кладет поверх одного из кругов мои четки. Мои четки – в смысле, идеально мои. Идеальные – как ответ татуировке, отвергающей все компромиссы с правого запястья. Идеальные – потому что уже с историей, которую мне предстоит расшифровать. Идеальные – потому что я надеваю их и больше никогда не хочу снимать.
И я говорю:
(Дальше я поставлю этот разговор на mute, чтобы вы не подслушивали.)
(И да, этот рассказ мой – так что пишу только то, что считаю нужным. Или не пишу.)
Кофеварка, зашипев, вдруг снова принимается работать. Мы сидим друг напротив друга, каждый пьет свой американо, мы молчим, а разговор все идет, и идет, и идет. Потом k. отвозит меня в Лос-Анджелес, и я улетаю домой.
Назад в середину декабря (напомню: говорят, что в Китае кто-то уже заболел, но об этом не знают пока даже сами больные)
Но на этот раз, по телефону, мы разговариваем и разговариваем; разговариваем, честно, о какой-то ерунде, и еще о другой ерунде, и о третьей, а потом о такой, что даже я начинаю смеяться и потеки туши остаются на экране айфона.
– Ты меня насмешил, – признаюсь.
– А это, что ли, особое достижение? Типа, тебя сложно рассмешить?
– Ну вообще есть такое, да. Мне редко бывает смешно.
– Значит, принцесса-Несмеяна, – и потом будет убеждать, что без всякой издевки, хотя вы бы просто послушали, как он произнес «принцесса», а потом повысил голос на «Несмеяна».
– Да ну, брось. Я не из принцессной темы. Просто с чувством юмора как-то не задалось. Все друзья привыкли.
Летит пятый час разговора, а мы даже в теме ни разу не повторились. Валиум спрятан обратно в тайник, и я умываю начисто лицо, переключив k. на громкую в ванной, и выпутываюсь из платья, еще не решив – тридцать градусов или химчистка. А потом то ли k. устает веселить меня (understandable[17], потому что я считываю в лучшем одну шутку из трех), то ли мое окно по-зимнему рано затягивает темно-серым, то ли еще что-то происходит – такое, незаметное, но все сразу понимают: что-то случилось. И пока я осторожно, чтобы не шуршать, убираю серое в окне под шторы, k. вдруг берет и спрашивает:
– Ты приедешь ко мне в Санта-Барбару?
Окей, рассекречено, k. живет в Санта-Барбаре. Океан, белые арки, а из погоды только весна и лето. Но при чем тут погода. При чем арки.
Я же – вроде как – только вернулась из Санта-Барбары. И я понимаю (сразу, без всех этих списков «за» и «против», без секундных размышлений), что – вроде как – я снова хочу вернуться в Санта-Барбару.
Нет, вру. Ключевым было не «в Санта-Барбару». Не в вопросе и не в ответе. Но все это абсолютно невозможно. Не могу объяснить, не хочу говорить; а для самых любопытных есть снова № 12.
Сжав кулаки до ногтей в мягком, зажмурившись, отвечаю, что «к сожалению».
И оттого, что вернуться туда, откуда я только что вернулась, совершенно невозможно, проживать следующие дни тоже становится острее и острее невозможно.
Еще несколько дней, еще ничего не меняется
k. пишет, что специально сломал тогда кофеварку.
Я засыпаю, намотав четки на кисть и прижавшись к деревянным бусинам-черепам щекой.
Спустя дней десять или пятнадцать.
В мире все еще спокойно.
И меня лихорадит – просто ой; и хотя я уже здесь, в пути, до сих пор не могу поверить, что там, за кулисами, в сносках, все изменилось от «к сожалению» до моего сообщения k. только что: «Иду на посадку!» Я здесь, я иду в самолет по трубе-коридору, прижимая к себе паспорт рукой, давно слившейся в целое с его четками. И я улыбаюсь, я не верю до сих пор, я лечу из Москвы в Лондон, а из Лондона, свернувшись калачиком в жестком кресле, уговаривая себя хоть немного поспать, прямиком в Лос-Анджелес, где он будет меня ждать; но какое там спать, когда нас разделяет одиннадцать, десять, девять, восемь, семь, четыре (проснулась), два, всего ничего, приземление, этого не может быть, этого не может, просто не может, счет пошел на минуты; и меня лихорадит еще сильнее – так, как будто сегодня самый важный день в моей жизни; так, будто это все вправду правда.
Долго иду, долго жду, ставлю печати в суровой очереди, забираю паспорт, снова иду и жду, наконец забираю чемодан, наконец захожу в последний коридор, и уже улыбаюсь k., ждущему меня где-то там; то есть здесь, то есть чуть-чуть – и совсем рядом.
И тогда меня накрывает. И я останавливаюсь, заставляя поток незнакомцев с чемоданами, нервно шагающих сзади, раздвоиться, разделиться на рукава, обнимающие ребристо и стремительно справа и слева, справа и слева, слева и справа, цепляя колесами и ручками самсонайтов, уговаривая тоже спешить туда, вглубь последнего коридора, где в финальной точке будут—
Стеклянные двери?
Знакомый человек?
Незнакомый человек?
И я начинаю дышать через силу и быстро-быстро моргать, чтобы темнота перед глазами снова стала коридором к k.
А если финальная точка – это никто? Никто, кто бы стоял там, дожидаясь меня, никто, кто готов везти меня в Санта-Барбару. Никто, кто бы знал меня чуть ли не лучше всех после этих ночей до тех пор, пока можешь выговаривать слова, простые слова о простой ерунде, переходящей в самую главную, самую важную ерунду.
Откатив чемодан к стене, открываю рюкзак, убираю в карман паспорт, достаю темные очки, сажусь на чемодан, откидывая голову назад, прижимаюсь затылком к холодной стене. Все же знают, я та еще выдумщица. Фантазерка. Могу написать текст, а потом забыть, что его придумала. Что-то увидеть во сне, и потом долго думать, что все так и было. Дома-то еще ладно, но здесь и сейчас, с k., это немножко, чуть-чуть так, блин, адски, адски важно. Так что, если я, например, все придумала – и его, и поездку, и его подозрительную, с экрана, Санта-Барбару?
«…и просто богиня» – парадигма историй писателя и журналиста Константина Кропоткина, в которых он живописует судьбы женщин, тех, что встречались ему на протяжении многих лет в разных уголках планеты. Эти женщины – его подруги, соседки, учителя, одноклассницы и однокурсницы, сотрудницы и начальницы. Они чьи-то матери, жены, любовницы, сестры, дочери. Одни невероятно привлекательны, другие откровенно некрасивы. Одинокие и замужние, имеющие одного или нескольких любовников. Знакомые или случайно встреченные однажды.
Не рекомендуется малым детям. Подросткам употреблять только под наблюдением взрослых. Не принимать все вышеописанное всерьез, также как и все, что еще будет описано.
Учебное пособие включает в себя введение к курсу, практикум с методическими указаниями, списки художественных текстов, учебной и исследовательской литературы, а также хрестоматию историко-литературных материалов и научных работ, необходимых для подготовки практических занятий. Основные задачи пособия – представить картину развития литературы эпохи рубежа XIX—XX веков, структурировать материал курса, акцентировать внимание на проблемных темах, на необходимой учебной и научной литературе, развить навыки филологического анализа.Для студентов гуманитарных специальностей, аспирантов, преподавателей вузов.
После десятилетнего шатания по Европе в Москву, к друзьям Илье и Кириллу возвращается Марк, вечно молодой кокетливый мужчина, с которым они делили квартиру в конце 1990-х. Так заканчивается спокойная жизнь этой обыкновенной пары. Криминальное продолжение высокодуховного интернет-хита «Содом и умора».
Курс лекций посвящен творчеству Франца Кафки в контексте культуры и литературы ХХ века. В книге очерчены контуры кафкианского художественного мира, представлены различные варианты интерпретаций новеллы «Превращение» и романов «Америка», «Процесс», «Замок». Отдельная часть посвящена восприятию наследия писателя в русской культуре и судьбе публикации его произведений в СССР. В книге впервые на русском языке опубликована новелла Карла Бранда «Обратное превращение Грегора Замзы» (1916).
В книгу вошли небольшие рассказы и сказки в жанре магического реализма. Мистика, тайны, странные существа и говорящие животные, а также смерть, которая не конец, а начало — все это вы найдете здесь.
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.