Любовь во время карантина - [23]

13 августа 2020

Сегодня я шла мимо Марсова поля и увидела розы. Они были такие красивые. Я не знала, что розы цветут в августе. И я смотрела на них, а они смотрели на меня. И мне показалось, что откладывать свою любовь больше не имеет смысла. Я сфотографировала самую красивую розу и написала ему сообщение:

«Ты проснешься утром, и увидишь от меня сообщение, и заулыбаешься, наверное.

Я шла через Марсово поле и увидела розы. И больше нигде на клумбах не было роз, только с одной стороны, слева, напротив забора. И розы были вроде все вместе, но как будто каждая по отдельности. И я подумала, знаешь что? Не знаешь, конечно.

Я подумала, что бродить по городу одной, может быть, и интересно, но куда лучше разделять прогулку с тобой. Обнимаю тебя всем сердцем, держи мою любовь и поцелуи».

20 августа 2020

На последнем занятии с психотерапевтом мы говорили про выбор, про ответственность, про свободу, про самовыражение, про дисциплину и заботу, про любовь и принятие. Про то, что я, наверное, больше не боюсь быть отвергнутой и взрослой. Про то, как меня начала бесить фраза от плюс-минус двадцатипятилетних «стану кем-то, когда вырасту». Когда слышу, что кто-то еще надеется вырасти, глаза закатываются и хочется сказать: слушай, давай честно, ты уже вырос. Если ты так и останешься никем, не исполнишь свою мечту, не решишь свои проблемы, не найдешь того самого человека, тебя ждет старость, а потом смерть. Нас всех ждет смерть, но тебя – особенно. Умереть в ожидании счастливого взросления еще хуже, чем если бы собака застрелила тебя из ружья. Ты уже никогда не вырастешь, потому что уже вырос! Перестань, пожалуйста, заниматься глупостями. Стань смелым, полюби всем сердцем кого-то прекрасного и обнимай весь мир каждый день.

Константин Кропоткин Ленилонли

А когда грохнул локдаун, время обернулось только настоящим, дни потекли совсем похожие, мерные, как медленные воды реки, которая, пробежав споро весь отведенный ей путь, должна вот-вот сделаться морем.

И некуда спешить. Некуда и потому незачем. Я пробуждаюсь ото сна, я занимаюсь онанизмом, я встаю, я иду под душ, по дороге завернув в кухонный угол, чтобы включить кофемашину, чтобы та, погудев с тягостью второго запоздалого оргазма, вошла в рабочий ритм, пока я стою под вольными струями, подставляю воде лицо, руки, бока.

После кофе я просыпаюсь, но как будто сплю. Я живу, хотя кажется, что сплю.

Сплю ли я во сне? Или только там и не сплю?

Я чищу зубы, я приглаживаю перед зеркалом волосы, которым не помешала бы парикмахерская рука, я беру с полки костяной ободок, старушечий, приобретенный еще в лучшие времена у хулиганов в Испании, – распрямленные, оттянутые ото лба, мои желтые волосы открывают лицо, которое кажется нарисованным одним только карандашом, безо всякой краски.

Мне не нужна краска. Незачем, то есть некуда. Само лицо стало маской – давно ли оно стало таким?

Я натягиваю что-то. Ем. Сажусь работать. Снова что-то ем. Пью кофе или чай. Работаю. Иногда болит спина, потому что стул простой, венский, как в кафетериях, а на офисный стул нет ни денег, ни желания. Я ложусь на пол, чтобы перестала болеть спина, лежу так с четверть часа и смотрю в потолок, который сходится конусом, потому что я живу под самой крышей.

У меня один стол, он круглый, он обеденный и рабочий. У меня и комната одна. Она большая. Я здесь работаю, здесь сплю.

Я давно на карантине. Моя жизнь – вся, целиком – и есть карантин, только прежде это было неочевидно. А теперь все закрылось, запали, опустев, глазницы магазинов, насупились рестораны, запертые наглухо. Все человеческое съежилось, от чего и моя жизнь обрела другие границы. Она, и без того не сильно просторная, за отсутствием воображаемого выбора ужалась до стола, плиты, дивана, он же кровать – и снова, и опять.

У меня балкон.

Из-за балкона на последнем этаже и была приобретена эта квартира с неудобными покатыми стенами, куда не поместить обычную мебель, не крадя полезной площади. За моим диваном, что смотрит на балкон, длинная темная щель; когда по крыше бьет дождь, кажется, что вода стекает прямо туда, а там застывает в темное черничное желе.

Это большой балкон. Оттуда, если встать чуть сбоку, я вижу высотки вдали, – теперь они как погребальные свечи; самолеты летать перестали, воздух очистился от людской дряни, он отмыт и прозрачен, и если я когда-нибудь осмелею, то выйду на балкон голышом и, раскинув руки, буду стоять, воображая, как меня обнимают нежные руки.

Я работаю. У меня много писанины, у меня ее всегда будет много, таков мой план, и главное, чтобы соображала голова и двигались хотя бы два пальца, которыми можно стучать по клавиатуре. На тот случай, если голова откажет, у меня плана нет.

Иногда приносят еду. Я заказываю еду по почте, я всегда дома, удобно. Но, ссохшись от карантина, жизнь стала жать, как неправильно постиранная одежда. И пусть сколь угодно большим будет балкон.

«Как вас зовут?» – спрашиваю я.

Мы только посмотрели друг на друга. Мне посоветовали сайт, где можно говорить со случайными людьми. Можно и петь сообща, и заниматься виртуальным сексом, и читать попеременно стихи, и молчать, играя в гляделки, а если надоест, просто нажать на кнопку, и человек навсегда исчезнет, как случайный попутчик.