Любовь в мегабайтах - [29]

Я загнала «старушку» на боковую дорогу, за сарай, и, вытащив сумку и канистру, направилась к калитке. Стук топора раздавался по притихшей округе. Станислас колол дрова. Увидев меня с тяжелой ношей, по-хозяйски воткнул топор в плаху и, прихрамывая, направился ко мне. Взял сумку из моей руки и присвистнул:

— Ого!

— Зато я купила всё необходимое, — затрещала я, — а, главное, тебе удобную обувь!

И еще тушенку, картошку и всё, всё, всё!

— Как же ты дотащила этот магазин на колесах? — спросил Станислас.

— Пришлось попотеть, но вообще-то я за рулем! — весело сообщила я.

— И где это чудо техники? Почему не загнала во двор? — спросил рачительный хозяин, поставив сумку и канистру в сенях.

— Оставила на боковой дороге, за сараем, — торопилась доложить я, — с трассы ее не видно. Сюда загнать ее сложно, кругом одни рытвины, нормального подъезда нет.

Если начнется дождь, отсюда не выбраться, а с боковой…

— Согласен. Ну-с, пойдемте, посмотрим на это…

Не закрывая калитки, мы двинулись за сарай. «Старушка», как новенькая, стояла на дороге, нагреваясь на солнце. Я подала ключи Станисласу, он открыл дверь и в лицо ему пахнул горячий виниловый воздух.

— Вот это динозавр… — восхищенно протянул Станислас. Я была счастлива, что ему понравилась отцовская машина. Я оставила его осматривать «старушку», а сама заторопилась приготовить обед.

Дров Станислас приготовил много. Поленьев собрал по окрестным клетям, наколол и щепок и чурок, и обрубки сложил горкою. Схватив охапку, я вошла в избу. Открытые настежь, навстречу палящему полуденному солнцу, окна сотворили чудо, сквозняк прогнал затхлый запах, и в доме было светло и уютно, несмотря на убогую обстановку.

— Сейчас, сейчас, — погрозилась я, — …только печку растоплю.

Пока занималась щепа и обрубки, я начистила картошки, достав чугунок, плеснула воды, почистила тряпочкой, и насухо обтерев, удовлетворенно вздохнула. Чугунок с картошкой, накрытый деревянной крышкой, был помещен в устье печи и закрыт заслоном. Чайник с тусклыми от времени эмалированными боками закипал на платформе. Я накрыла с треснувшей полировкой стол, застиранной до состояния марли скатертью, овощи и хлеб нарезала и разложила по кое-где треснувшим тарелкам с надписью «Приятного аппетита».

Станислас шагнул в горницу и потянул носом. Схватил кусок хлеба со стола и откусил половину.

— Немедленно положи назад. Вымой руки, — приказала я, и сделала паузу. — Я позову тебя к столу, когда всё будет готово.

— Один кусок всего… — возмущенно проговорил опешивший от моих приказаний Станислас.

— Дисциплина это… — начала я.

— Протестую, мы в деревне, не на светском рауте! — напомнил Станислас.

— Так давайте теперь грязными руками, тайком хватать еду с тарелок, — продолжала возмущаться я, явно преувеличивая проступок Станисласа.

Опять же из чувства протеста, он, с показной неторопливостью, положил оставшуюся половинку хлеба себе в рот и, жуя на ходу, отправился мыть руки.

— Протестант! — взвизгнула я.

В ответ Станислас громыхнул ведром.

Глава седьмая

Знала бы моя тетка Анастасия, чем занимается ее крестница, в нескольких километрах от родного дома, оттаскала бы меня за косы, отхлестала бы кухонною тряпкою и выставила б на порог, на все четыре стороны. Крестница в чем мать родила, утомленная жаркими объятиями своего любовника и печного жара, возлежала на полатях, на пестреньком лоскутном одеяле и накручивала на палец темные колечки волос его лобка. С цветом моих волос отношение Станисласа ко мне странным образом изменилось. Я не была знатоком отличий влюбленного мужчины от буднично-банального типа встречающегося в быту, но сердце подсказывало, что это не «на безрыбье», или же «безрыбье» так затянулось, что переросло в настоящее чувство. Он был настойчив, неутомим, безудержно ласков и раскован настолько, что чудовищные вещи, вытворяемые нами, казались мне детскими шалостями. Я не стеснялась трогать его, позволяла рассматривать себя и не сдерживала сдавленные стоны, вырываемыми из моей груди его бесстыдными движениями. Благодаря белесым прядям, за одни сутки из девственницы я превратилась в распутницу, и мое новое состояние безумно нравилось мне и моему растлителю.

— Какая ты неуёмная, — горячо выдохнул Станислас, отзываясь на копошащееся движение моих пальцев, — еще вчера умоляла меня пощадить, слезы лила, а сегодня как голодный щенок, дорвавшийся до пищи…

— Время вспомнить, что оголодавших следует кормить… — прошептала я, но пальцев своих из влажных волос не выпустила.

— Понемногу и постепенно, что бы привыкнуть к пище, не получить расстройства, — шептал мне в ответ Станислас, — у тебя не случится расстройства?

— Случиться, если ты не перестанешь возбуждать меня болтовней, и не займешься делом! — шутливо прикрикнула я на Станисласа, сжав в пальцах и подернув вверх его темный холмик.

— Бессердечная! — воскликнул он.

— Сердечная, сердечная, — я накрыла ладонью его пах и взглянула в лицо Станисласу. Станисласу нравились наши игры. Он пристроил мои ягодицы на своих бедрах, и лоскутное одеяло затрещало старыми нитками, предупреждая о возможной катастрофе.

Ищут пожарники, ищет милиция… Галина взахлеб рассказывала мне, какие слухи проползли по нашему городку, в связи с нашим исчезновением. Первый и самый популярный, влюбленные сбежали от разъяренного отца, противившемуся их браку.