Любовь в каждой строчке - [4]

– Он тебе нравится, – сказала в то утро Эми, поймав мой взгляд в зеркале женского туалета.

Мы с Генри познакомились очень давно, еще в начальной школе, когда родители по очереди возили нас на занятия. Я не помню, о чем мы разговаривали впервые, но наши любимые темы были такими: книги, планеты, путешествия во времени, поцелуи, секс, луна. Я была уверена, что знаю о Генри все. Сказать «он мне нравится» – ничего не сказать.

– Он мой лучший друг.

– Я позову его, – произнесла Эми, и я поняла, что она имеет в виду.

– Он будет со мной.

После обеда Генри поведал мне о разговоре с Эми. На большой перемене мы лежали на траве, наблюдая за муравьями.

– Я согласился, но, если ты против, откажусь.

Он тут же встал на колени и принялся упрашивать меня, чтобы я позволила ему провести последнюю ночь с Эми. Прищурившись, я ответила: «Мне все равно».

– А что еще я могла сказать? – спросила я в тот вечер у Лолы. – «Я давно влюблена в тебя, и если есть два человека, которые уж точно должны встретить конец света вместе, то это мы – Генри и Рэйчел»?

– Почему бы и нет? – Лола сидела, поджав ноги, на моей постели и ела шоколадку. – Ну правда, почему, черт побери, нет? Почему не сказать: «Ты, мой друг, и есть тот человек, которого я хочу поцеловать»?

Лола Хиро была не просто моей близкой подругой. Она писала песни и играла на бас-гитаре. Все хотели походить на нее. Если ей нравилась девочка, она в тот же день приглашала ее на свидание. Любовь, которой она посвящала свои песни, была не такой, как у меня. Почему нет? Потому что я не особенно люблю унижаться. Но к одиннадцати часам, после ведерка мороженого, пачки маршмэллоу и трех плиток шоколада, я потеряла рассудок и решила пробраться в «Книжный зов», чтобы оставить для Генри в «Библиотеке писем» записку.

Казалось, в тот вечер мой мир сжался. Пока я шла в книжный, воздух давил на меня, сердце рвалось наружу. Я ведь даже не намекала Генри, что он мне нравится. Но когда часы отсчитывают время до конца света, я должна это сделать. Места лучше, чем «Библиотека писем», не придумаешь. Книги, которые там стояли, не продавались, их разрешалось читать в магазине и обводить любимые слова или фразы на страницах. Можно было делать пометки на полях. Оставлять письма для тех, кто читает то же, что и ты.

Генри и вся его семья любят «Библиотеку писем». Сначала я не понимала этой затеи: какой смысл оставлять послания незнакомым людям? Больше шансов получить ответ от незнакомца, если написать ему в социальной сети. Генри всегда говорил: «Объяснять тайну "Библиотеки" бессмысленно. Это нужно чувствовать».

В книжном не было сигнализации, а в туалете не запиралось окно, выходящее на Чармерс-стрит. Мы с Лолой пролезли через него и некоторое время не выходили – прислушивались, чтобы удостовериться, что в магазине никого нет. Я вложила письмо в «Пруфрока и другие наблюдения» Т. С. Элиота. На той странице было любимое стихотворение Генри, «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока». Помню круг света от фонарика, скользивший по полкам, пока я искала книгу. Помню, как писала письмо дрожащими руками. В основном «Я люблю тебя» и пару раз «Иди ты к черту». Как сказала Лола, настоящая любовная записка. Можно было положиться на волю случая, но я решила идти до конца. Тихо поднялась наверх, в комнату Генри. На тумбочке лежала книга, которую он читал. В ней я оставила послание: «Посмотри сегодня в Пруфроке. Рэйчел».

Мы с Лолой, боясь даже дышать, не то что говорить, вылезли на улицу и только тогда рассмеялись. Скинулись на такси, а добравшись до дома, я без конца проверяла мобильник. Так и уснула. Около трех Лола разбудила меня и спросила, не звонил ли Генри. Он не звонил. Не объявился он и к девяти утра, когда мы уезжали. В десять, когда мы были уже в пути, пришло эсэмэс: «Извини, я проспал!! Скоро позвоню».

Генри не любит восклицательных знаков. Если только ими не заполнена целая страница – и тогда они похожи на дождь. Уж точно он ни за что не поставит два. Однажды мы даже разговорились на эту тему: Генри перечислил четырнадцать знаков препинания[6], расставив их в соответствии со своим отношением к ним, от любимых к нелюбимым. «Многоточие, – заявил он, – чертовски хорошо». Восклицательный знак в его понимании слишком громкий.

А вот Эми обожает восклицательные знаки. Это явно ее рук дело. Я представила, как она, заглядывая Генри через плечо, читает мое письмо и советует, что ответить. «Не отвечай. Она все равно уезжает». Я сердилась не потому, что он не был в меня влюблен. С этим ничего не поделаешь. Он позволил Эми командовать собой, он поставил ее выше меня – вот что удручает.

Генри так и не ответил на мое письмо. Никогда даже не упоминал о нем в тех длинных посланиях, которые он присылал мне и на которые я не отвечала – в них была одна Эми.

Генри не знает про Кэла. Знал бы – обязательно приехал бы на похороны. Просто ему не сказали ни я, ни мама. Роуз не может говорить об этом без слез, а она никогда не позволяет себе плакать на людях. Кэл не пользовался фейсбуком. Он просто завел страничку, но никогда ничего на ней не постил. Тим Хупер, лучший друг Кэла из Грейстауна, за пару месяцев до его гибели переехал в Западную Австралию. Я отправила ему письмо. Мне не пришлось просить его не оглашать эту новость в социальных сетях – мне противна сама мысль о том, что люди будут комментировать смерть Кэла как какую-то сплетню. Тим и сам все понял.