Любовь в холодном климате - [5]

Конечно, тетя Сэди не имела ни малейшего представления обо всем этом, иначе пришла бы в совершеннейший ужас. Они с дядей Мэтью всегда недолюбливали мистера Дугдейла, и когда речь заходила о его лекциях, она говорила, что они именно такие, каких и следует от него ожидать — пафосные, скучные и неуместные перед деревенской аудиторией. Но у нее было столько трудностей с составлением программы Женского Института в нашем отдаленном графстве, что, когда он сам написал ей и предложил свои услуги, она без колебаний согласилась. Без сомнения, тетя была уверена, что дети называли его Профессором Безобразником исключительно в шутку, а не из серьезных причин, да и вообще, с Радлеттами ничего нельзя было знать наверняка. Например, почему Виктория ревела как бык, готовая убить Джесси всякий раз, когда Джесси начинала говорить с ней несколько странным тоном, несколько странно указывая на нее пальцем? Думаю, они и сами этого не знали.

Когда я вернулась домой и рассказала Дэви о проделках лектора, он долго хохотал, но велел мне не говорить ни слова тете Эмили. Он был бы ужасно рад проучить Безобразника, но единственным человеком, который мог пострадать от этой истории, была бы леди Патриция Дугдейл, его жена. «У нее есть достаточно причин, чтобы мириться с его проказами, — сказал он, — и, кроме того, что на самом деле хорошо для них, а что плохо? Эти Радлетты уверенно идут по дурной дорожке один за другим, и на свете нет ничего, что собьет их с пути. Бедняжка Сэди, к счастью для нее просто не понимает, что они уже готовы вылететь из гнезда».

Все это произошло за год или два до описываемых событий, и прозвище Малыша Дугдейла так прижилось в нашей семье, что никто из детей не называл его иначе, даже взрослые смирились с ним, хотя у тети Сэди оно и вызывало смутный протест. Короче говоря, прозвище отлично ему подошло.

— Не слушай Дэви, — сказала тетя Эмили. — Он сейчас настроен во всем противоречить. Подождем убывающей луны, чтобы обсудить наши дела, тогда он будет рассуждать разумно. А теперь мы должны подумать о твоем гардеробе, Фанни. Порядки в доме у Сони ужасно утомительны. Я полагаю, у нее принято переодеваться к чаю? Может быть, мы перекрасим твое платье для Аскота в винно-красный цвет? Хорошо, что в нашем распоряжении почти целый месяц.

Почти месяц был действительно утешительной мыслью. Хотя я и была одержима идеей ехать в этот странный дом, само воспоминание о нем заставляло меня дрожать от страха. И не из-за Профессора Безобразника, которым меня дразнил Дэви, а из-за картин моего детства в Хэмптон-парке, которые мало-помалу начали возрождаться в памяти и сознании, напоминая, как мало радостей было у меня там.

Самыми страшными были комнаты первого этажа. Можно было бы предположить, что ничто уже не напугает того, кто привык, как я, к обществу моего дяди Мэтью Алконли. Этот шумный людоед, этот пожиратель невинных девиц не ограничивал свое присутствие какой-либо частью собственного дома. Приходя в ярость от наших проделок, он бушевал и ревел по всему дому, и в эти минуты самым безопасным местом была гостиная тети Сэди, которая единственная имела на него влияние. Террор в Хэмптоне был совершенно иного качества. Ледяной и бесстрастный, он царил внизу, куда мы были вынуждены спускаться после чая, умытые и причесанные, в платьях с оборками, пока были маленькие, и в матросках, когда стали старше, в Длинную галерею, где десятки взрослых играли в бридж.

Худшим в бридже было то, что время от времени каждый из четырех игроков получал свободу, чтобы побродить по комнате и поболтать с маленькими девочками. Тем не менее, игроки предпочитали отдавать свое внимание картам, и мы могли сидеть на шкуре белого медведя перед камином, разглядывая картинки в книгах или просто молча, пока не получали разрешения идти спать. Иногда лорд Монтдор или Малыш Дугдейл задавались целью развлечь нас. Лорд Монтдор читал вслух Ганса Христиана Андерсена или Льюиса Кэрролла, и в его голосе было что-то такое, что заставляло меня смущенно ерзать; Полли опускала щеку на голову белого медведя и, думаю, не слушала совсем. Гораздо хуже было, когда Малыш Дугдейл затевал игру в прятки или сардины,[5] две игры, которые он очень любил и в которые играл в своей «глуповской» (как говорили мы с Линдой) манере. Слово «глуповство» имело особый смысл в нашем детском языке, но только после лекции мы поняли, что Дугдейл не столько глуп, сколько развратен.

В разгар игры в бридж мы были, по крайней мере, избавлены от внимания леди Монтдор, но, если по несчастной случайности в доме не могло собраться четырех игроков, она усаживала нас играть в Быстрого демона, игру, пробуждавшую во мне острое чувство собственной неполноценности, потому что я меняла карты слишком медленно. «Поторопись, Фанни, мы ждем. У тебя есть семерка, я знаю, не будь таким лунатиком, дорогая». Она всегда первая набирала сто очков и не делала ошибок. Она так же никогда не оставляла без внимания ни одной детали моей внешности, ни потертые туфли, ни не совсем соответствующие друг другу чулки, слишком короткое или узкое платье, из которого я уже выросла — все это методично записывалось на мой счет. Так было внизу.