Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939 - [25]

*

Одиноко бредет он по своему пути, сутуло шагает по гравийным дорожкам маленького парка усадьбы Дорн [28]. Перед живой изгородью из бука его жена в прошлом году установила мраморный бюст. Разумеется, она хотела как лучше. Но для него это невыносимое зрелище. Потому что бюст изображает его самого — в должности и при званиях, гордого, с закрученными кончиками усов, увешанного орденами. Этот бюст — ежедневное унижение для него. Потому что теперь император Вильгельм II носит гражданскую одежду, вот он совершает послеобеденную прогулку в светлом летнем костюме, издалека доносится звук сирены, проезжает телега, несколько машин, потом наступает тишина. Монарх на пенсии. Хорошо, что хотя бы гравий немного хрустит, думает он, продолжая брести по парку в своей голландской эмиграции. Сегодня, как и каждый день, он думает о том, правильно ли он поступил тогда, в мрачном ноябре 1918-го, когда просто сбежал. Его ведь даже не свергали. Его политическим противникам до сих пор не хватает воспоминаний о настоящем восстании, о революции. Ему тоже. У него постоянно такое ощущение, что он в отъезде. Что в Берлине его ждет трон. И вот он неустанно колет дрова своей здоровой правой рукой, левую он, как всегда, прячет в кармане куртки. Колка дров помогает ему почувствовать себя хоть немного мужчиной, ему очень нравится, как поленья с треском расходятся под ударами топора. P-раз. Еще р-раз. А потом наступает время пить чай.

Он отпустил бороду, перестав бриться с первого же дня в Голландии, сначала была щетина, а к Рождеству 1918 года уже отросла острая белая бородка. Он упрямо задирает подбородок, его легендарные усы белы, как снег, их кончики теперь, поздним голландским летом, устало свисают вниз. Он не замечает, как на втором этаже дома, в дамских покоях с мебелью из берлинского Городского дворца, слегка сдвигается штора, перевешенная сюда из дворца Бельвю, и Гермина, вторая жена кайзера, наблюдает за его одинокой прогулкой. Урожденная Рейсс из старшей ветви династии, в окружении вещей из брошенных прусских дворцов она продолжает мечтать о триумфальном возвращении в Берлин, к преданным сторонникам. Еще в те времена, когда она была замужем за принцем Шёнайх-Каролатом, у нее на рояле стояла большая фотография императора. А после смерти мужа фотографий стало больше, восторженная Гермина заставила ими весь дом. А когда в Дорне скончалась императрица Августа Виктория, она написала своему кумиру письмо с такими душераздирающими соболезнованиями, что ему пришлось обручиться с поклонницей на тридцать лет моложе его самого. Гермина в первый же день потребовала, чтобы все работники в усадьбе обращались к ее супругу «Ваше величество» — так же, как она. Гермина регулярно ездит в Германию, налаживает связи со сторонниками, чтобы потом стать-таки императрицей, она обращается к Герингу, к Папену, к Гитлеру. Вильгельм ее не останавливает, ему нравится почет, хотя иногда это бывает утомительно, например, когда она в очередной раз организовала групповой визит из Берлина — сотня непонятных туристов стоит в парке и радостно кричит ему «Величество!» Вильгельм знает, что потерял актуальность, он часами колет дрова, гуляет, курит сигареты — бесконечный локдаун. По соглашению с правительством Нидерландов Вильгельм II может передвигаться только в радиусе пятнадцати километров от усадьбы Дорн. С монархией борются теми же методами, которыми потом будут бороться с пандемией коронавируса.

*

Аннемари Шварценбах по уши влюблена в Эрику Манн. Но Эрика Манн готова только по-дружески обниматься. Ее покорила тонкая душа андрогинной швейцарки, дочери шелкового фабриканта, но в ее темных глазах Эрика видит бездну, безнадежную потерянность, знакомую ей по брату Клаусу; точно так же, как брата, она обнимает подругу своими мускулистыми руками, подбадривает и старается хоть как-то оградить от внешних невзгод. И раз уж Аннемари не нашла в Эрике ту возлюбленную, какой желала (сердце Эрики принадлежит Терезе Гизе), то назначает ее родной матерью. «Твоё дитя А.» — так Аннемари подписывает свои романтичные письма к ровеснице Эрике, или — «твой братец». Внешне они действительно похожи то ли на братьев, то ли на сестер: правильные черты лица, мальчишеская фигура, короткая стрижка, игра с половой идентичностью в одежде, одна занимается литературой, другая фотографией, и обе ужасно любят независимость, которую дает собственный автомобиль. Любят на бешеной скорости гонять по Швабингу и по Курфюрстендамм, друг за другом или рядом, потом выйти из машины и заказать в баре по абсенту, снять кожаные перчатки, в которых управляют кабриолетом, и краем глаза замечать взгляды из-за задних столиков.

*

Всю Европу сотрясает мировой экономический кризис. Всю Европу? Нет! На счет Эриха Марии Ремарка каждый день поступают тысячи новых рейхсмарок. Его антивоенный роман «На Западном фронте без перемен» имеет большой успех в последние годы Веймарской республики, к июню 1930 года продан уже миллион экземпляров. Ремарку потребовалось десять лет, чтобы описать свои страдания на Первой мировой войне, десять лет молчания, поиска образов и слов для неизлечимых душевных и физических ран сделали его голосом поколения. У него было страшненькое детство в красивом Оснабрюке: двенадцать переездов, смерть старшего брата, его мама медленно и мучительно умирала от рака, а в доме царили страх и тоска. В родительской кухне никогда не пахло кофе и хорошим настроением. А на восемнадцатый день рождения, в июне 1916-го, приходит призывная повестка. Два года войны, ранений, страха и отчаяния. Потом десять лет ушло на осмысление войны. Сначала он был редактором корпоративного журнала производителя шин Continental, потом журналистом в берлинском издании