Любовь, страсть, ненависть - [36]

Но путь в Америку оказался не таким простым, как думали Николас и Электра. Через несколько дней, поменяв чек на драхмы, Николас переправился в Афины на ходившем раз в неделю пароме, чтобы подготовить поездку. Его первым разочарованием было то, что греку, оказывается, необычайно сложно попасть в Америку: это требует огромной бумажной волокиты. В управлении компании «Олимпик эрлайнз» он узнал, что два билета до Лос-Анджелеса стоят вдвое дороже той суммы, которую прислал им мистер Макополис. С тяжелым сердцем он вернулся на Гидру, чтобы сообщить об этом жене.

– Не волнуйся, Николас. Ты должен первым поехать в Америку, заставить дядю Спироса дать тебе работу, а потом, через несколько месяцев, смогу приехать и я.

– Но мне надо быть вместе с тобой, – мрачно сказал Николас, – без тебя я не поеду, Электра.

– Нет, Николас. Нет. Ты должен ехать, – решительно сказала Электра, наливая вино в два бокала. – Если мы сейчас поедем вдвоем, нам будет очень трудно. Ты станешь беспокоиться обо мне, о том, где нам жить, где достать деньги. Сначала поедешь ты и заработаешь деньги, а потом приеду я. А сейчас ешь свой ужин, а то он остынет.

Николас был восхищен тем, как умна его молодая жена, а Электра подняла свой бокал и предложила тост: – За Америку, Николас, и за нас.

Николас Станополис прибыл в аэропорт Лос-Анджелеса холодной ноябрьской ночью 1945 года. Продрогнув в своем хлопчатобумажном пиджачке, он стоял в стороне от оживленных пассажиров, размышляя, что теперь делать. Почему здесь так холодно? Ему говорили, что в Калифорнии теплая солнечная погода, такая же, как и на греческих островах. Да, те балбесы, которые говорили ему об этом, явно ошиблись. Было очень холодно, шел мелкий дождь, и с Тихого океана наплывал густой темный туман.

Все, казалось, куда-то спешили, как будто у них была какая-то цель, и они четко знали, что и зачем делают. Николас одиноко стоял в стороне от аэропорта, куда он прилетел из Нью-Йорка на гигантском четырехтурбинном самолете. Он вдруг почувствовал себя очень одиноко, ему захотелось домой, он вспомнил свою любимую Электру и родную Гидру, которая постепенно оживала после войны и тех зверств, которые чинил на ней Умберто Скрофо.

Скрофо. Всякий раз, когда он думал об этом итальянце, в нем закипала слепая ярость. Однажды он найдет его и заставит мучиться так же, как страдали его мать, отец, братья и сестры. Владевшее им страстное желание отомстить было так же сильно, как желание добиться успеха в кино. У него не было ни малейшего представления о том, где сейчас этот итальянец и жив ли он вообще, однако это никоим образом не могло повлиять на его намерения.

Николас знал по-английски всего несколько слов. Его учил один старик, когда-то работавший в Англии, но этого было достаточно, чтобы объяснить носильщику то затруднительное положение, в котором он оказался. На носильщике была красная шляпа и голубая рубашка, у него были светлые волосы и смуглая кожа, как у настоящего грека; он оказался испанцем, который сам недавно прибыл из Барселоны. Он сжалился над Николасом и проводил его два квартала до знака «АВТОБУС В ЦЕНТР ГОРОДА», немного поболтав с ним, мешая испанские и английские слова.

Не переставая дрожать, Николас стоял за двумя полными женщинами, которые о чем-то болтали и были совсем не похожи на женщин Гидры. Когда подъехал автобус, он дал кондуктору пять долларов и ужасно смутился, когда тот спросил его, до какой остановки он едет.

– В центр города, – сказал он с ужасным акцентом, – в центр Лос-Анджелеса, пожалуйста, сэр.

Кондуктор пожал плечами, отдавая ему полную горсть сдачи:

– Центр города большой, малыш. Куда, хоть приблизительно, в центре?

Один из греков, побывавший в Нью-Йорке, называл Николасу один отель, и теперь он гордо произнес:

– Я направляюсь в отель «Рузвельт», бульвар Голливуд, в Голливуд, сэр.

Он был на пути к своей цели.

На следующее утро, в необычайном возбуждении, Николас Станополис подошел к впечатляющему входу на студию «Коламбиа пикчерз».

Хотя у стальных ворот царило деловое оживление, охранник в форме грубовато сказал ему:

– Поворачивай, приятель, слишком рано пришел – никого из администрации еще нет.

Николас с умоляющим видом замахал письмом, в котором рукой Спироса было написано приглашение на работу, но охранник даже не перестал жевать жвачку. Оторвав взгляд от афиши варьете напротив, он рявкнул что-то не очень разборчивое, всем своим видом выражая презрение. Николас не мог попасть на студию другим путем, и ему пришлось бродить рядом с воротами.

– Я же сказал, проваливай, приятель, – прорычал охранник. – Исчезни отсюда. Быстро.

В отчаянии Николас перешел через дорогу и присел на обклеенную рекламными объявлениями лавку. Здесь он, по крайней мере, находился как раз напротив входа в студию и мог видеть большую часть того, что происходило за железными воротами. Несколько часов он зачарованно наблюдал за всеми входящими и выходящими оттуда людьми.

Особенно его поразили и очаровали костюмы статистов. Ковбои и индейцы, крестьяне и солдаты, полицейские и грабители – все они толпились там, по-дружески болтая друг с другом. В одиннадцать часов группка хорошеньких шоу-девочек в ажурных колготках телесного цвета высыпала из огромного здания, на котором было написано «СЦЕНА № 3».