Любовь, сила и справедливость. Онтологический анализ и применение к этике - [2]

Дело, однако, не только в многообразии значений, в которых используются понятия «любовь», «сила» и «справедливость»; в дискуссиях о каждом из них царит путаница, а в дискуссиях об их взаимосвязи путаницы еще больше, и это создает почти непреодолимые препятствия. Тем не менее мы должны попытаться их преодолеть, и начать надо с обзора проблем и путаных суждений, с которыми мы будем сталкиваться на каждом этапе нашего исследования.

В названии главы слово «путаница» выглядит необычно. Но когда приходится писать о любви, силе и справедливости, необычное становится естественным. Пожалуй, нигде так не нужны предостережения и помощь специалиста по семантическому анализу, как в дебрях двусмысленностей, возникающих благодаря недостаточному контролю за содержанием понятий и чрезмерному эмоциональному возбуждению, когда речь заходит о любви, силе и справедливости. Путаница отчасти связана с внутренним содержанием этих понятий, отчасти с тем, как они соотносятся друг с другом.

Хотя слово «любовь» используется в литературе и в повседневной жизни зачастую неправильно, оно не утратило своей эмоциональной силы. Оно всегда связано с переживаниями сердечного тепла, сильного душевного волнения, счастья, удовлетворения. Вспоминаются чувства, которые мы испытываем, когда сами любим или любимы, и сопутствующие обстоятельства – в прошлом, настоящем или чаемом будущем. Поэтому кажется, что корневое значение этого слова – некое эмоциональное состояние, которое, подобно всем другим эмоциям, нельзя определить и можно охарактеризовать лишь присущими ему качествами и проявлениями. И что это состояние нельзя вызвать намеренно или по требованию, что оно является делом случая или подарком судьбы. Если бы это было так, любовь входила бы в сферу чувств, выражающих глубокую привязанность, и могла бы рассматриваться как одно из таких чувств – так рассматривал ее, например, Спиноза. Показательно, однако, что Спиноза, подойдя к своим заключительным утверждениям о природе божественной субстанции и о множестве способов участия в ней человека, говорит об интеллектуальной любви человека к Богу как любви Бога к самому себе. Иными словами, он возвышает любовь, переводя ее из эмоциональной сферы в онтологическую. И хорошо известно, что от Эмпедокла и Платона до Августина и Пико делла Мирандолы, до Гегеля и Шеллинга, до экзистенциализма и глубинной психологии[1] любовь играла в онтологии главную роль.

Существует другая интерпретация любви – не эмоциональная и не онтологическая, а этическая. В одном из главных текстов иудаизма, христианства и всей западной цивилизации слово «любовь» употребляется в сочетании с императивом «ты должен». Великая заповедь требует от каждого абсолютной любви к Богу и любви к ближнему в той мере, которая соответствует естественному самоутверждению человека. Если любовь – это эмоция, как можно ее требовать? Эмоции не могут возникать по требованию. Мы не можем требовать их от себя. Если мы попытаемся это сделать, результатом будет нечто ненатуральное, несущее на себе следы сокрытия естественных чувств. За раскаянием, которое делается намеренно, скрывается извращенное самодовольство. Намеренно вызванная любовь демонстрирует в искаженной форме безразличие или враждебность. Это означает, что любовь как эмоция не может быть предписана заповедью. Или любовь – это не эмоция, а что-то иное, или великая заповедь бессмысленна. В основе любви как эмоции должно быть что-то, что оправдывает как ее этическую, так и ее онтологическую интерпретации. И вполне может быть, что этическая природа любви зависит от ее онтологической природы, и что онтологическая природа любви получает свои качества от ее этического характера. Но если все это обосновано – а мы постараемся показать, что это обосновано, – возникает вопрос, как эти интерпретации любви связаны с тем фактом, что любовь проявляет себя в форме самой страстной эмоции.

На этот вопрос, однако, нельзя ответить, не рассмотрев другое множество проблем, которые не только чрезвычайно важны сами по себе, но за последние десятилетия вышли на первый план также в богословии и в этике. Речь идет о качествах любви. В широких дискуссиях по поводу различения понятий erōs и agapē — согласно ренессансной символике, любви земной и любви небесной – эти качества любви называли типами любви, и представители крайних точек зрения даже выступали против того, чтобы для обозначения этих несовместимых типов любви использовалось одно и то же слово. Но работая над этими лекциями, я понял, что это не типы, а качества любви, поскольку разные качества присутствуют – либо как действенные, либо как недостающие – в каждом акте любви. Однако понимание этого не делает различение качеств любви менее важным. Если, как мы будем далее говорить, следует различать такие качества любви, как libido, philia, erōs, agapē, то необходимо спросить, как они связаны друг с другом? Что имеется в виду, когда говорят о любви без указания ее качества? Какое качество любви адекватно великой заповеди? Какое – любви как эмоции?

Слово «любовь» употребляют и тогда, когда говорят о любви к себе. Как любовь к себе связана с качествами любви, с ее онтологическим и этическим характером? Прежде всего следует спросить, является ли понятие любви к себе сколь-нибудь осмысленным. Учитывая, что любовь предполагает разделение любящего субъекта и любимого объекта, существует ли такое разделение в структуре самосознания? Я очень сомневаюсь в целесообразности использования термина «любовь к себе», а если уж он используется – в возможности приписать ему какой-либо смысл кроме метафорического. Помимо этого терминологического вопроса, с необходимостью возникает вопрос о том, как разные качества любви соотносятся с тем, что метафорически называют любовью к себе, и как эта метафора связана с этической и онтологической природой любви.