Любовь с алкоголем - [11]
Что касается Славы, то впервые за многие годы она жила, не думая о деньгах. Их не было. Все попытки устроиться на нормальную работу были заранее провальными. Но сербская девушка будто хотела доказать и себе и окружающим, что к жизни непригодна. К жизни нормальной.
В магазинах ей отказывали из-за отсутствия пятилетнего опыта работы. В официантки тоже требовались с опытом. «Сервировать с семнадцати лет!» — думала она и представляла себя девочкой-служанкой. В секретарши ее не взяли не только потому, что она медленно печатала, но и из-за ее уверенного вида; «Это к вам должны приходить и просить работу, а вы — отказывать!» — засмеялась проводящая интервью.
Несмотря на то что у нее был опыт игры на сцене и в кино, войти в роль просящей ей никак не удавалось. На этой самой игре заработать на жизнь в Лос-Анджелесе тоже было невозможно. Поэтому, кстати, так сложно было найти вакантное место официантки!
Свою биографию она могла бы рассказать Вильяму, связав с эпохами. Считая себя не жертвой, но их продуктом. В возрасте, когда она не помнила себя, «весь мир» скандировал «Тито! Тито! Тито!», улыбался, как Юрий Гагарин, потому что маршал Тито стал большим другом Хрущева. А маленькая Слава дружила с соседской девочкой, которую бабушка обзывала «хорваткой», но Слава не знала, что это такое, потому что все были югославами. До тринадцати лет она была прилежной ученицей, но после обнаружила, что у нее слишком длинные ноги. Это заметили и другие — в кожаных куртках, на «мерседесах» и в Сейках. Тито уже был старым, и его самого обзывали иногда хорватом, спилившим святую гору Ловчен.
Америка ее встретила сменой декораций — Форд уводил покачивающуюся супругу, Картер ввозил орехи и качающегося брата Билли. Панк мувмент[7] прошел стороной, так как муж девушки был из приличной — закомплексованной — семьи эмигрантов. Избавиться от своего акцента она решила, выйдя замуж за американца. Все это посыпалось щедрым количеством агентов, классов, опять агентов и опять классов. В конце концов скуластая девушка убедилась, что может играть роли только акцентированных женщин и перестала бороться со своими положительными качествами, выйдя замуж опять за югославского человека. Последний развод пришелся по времени к уходу с престола нарумяненного старца, увидевшего из своей резиденции в Пасифик Палисайдз рекламу мест на кладбище: «The time is right and the time is now!»[8] Впрочем, эту фразу повторяли все президенты Америки. Впервые для себя ее произнесла Слава и стала писать стихи.
Друзья из прошлого — семейные — считавшие, что она всегда жила за спиной мужей, были рады, что жизнь огрела ее по голове. Ни один из них не сказал: «Да зачем же тебе быть продавщицей, секретаршей?.. Их много…» Они были рады ее как бы снижению к ним. А то что это за жена, думали они, которая сидит на диване и читает свои стихи. Думали они, поедая Славой приготовленный ужин, — это она тоже умела. Славица не пыталась им объяснить, что у мужей ее спин не было, что, проще говоря, были они бесхребетными. Мужья напоминали ей мерзких детей, которые, чтобы отстоять свою правоту, топают ногами и визжат, орут и стукают кулаками по мебели. Для нее роль мужа заключалась в лидерстве. О, все мужья пытались «поставить на место» скуластую девушку, но безуспешно. Она очень быстро теряла к ним чувство уважения, необходимое ей для совместной жизни. А расставалась, вообще презирая. Как после боя, в котором обеим сторонам было дано одинаковое оружие, но проигравший — муж — даже не воспользовался им, а пустил бой на самотек.
В этот период жизни, когда она стояла, будто на перекрестке, ей показалось, что главное — выбрать глагол. И она выбрала — наблюдать. Помимо наблюдения, она примкнула к агенту Речел и, как и та, работала иногда хостессна вечерах; продавала сигареты новой марки на празднествах; что, впрочем, только способствовало главному в жизни глаголу.
Славица еще жила на деньги с сэйвинг эккаунта[9]. Само это слово приводило ее в умиление. Принадлежность к среднему классу с последним мужем оказалась искусственной, держащейся за счет кредитов. Да ей и не хотелось принадлежать к среднему — однообразному и посредственному. Как и последний муж, который иногда давал девушке плоды этого однообразия — деньги. И ей вполне хватало. То есть она решила, что будет хватать. Как она решила, что идти пешком в Лос-Анджелесе не стыдно. И как то, что общаться с соотечественниками уже — через семнадцать лет жизни в Америке — не опасно. А подчас даже полезно — иностранец, он всегда сохранит этот «иностранный» взгляд на страну, предоставившую место жительства, но не ставшую Родиной, как, может, страна того бы и желала.
