Любовь олигархов - [24]

— Из Туркмении выпишут.

— А где туркмен говновозку возьмет. Я свою приватизировал, а новая, знаешь, сколько стоит?

— А они, новые-то, в складчину купят да рабов наймут.

— На мой век хватит, — спокойно ответил Иван и зажег сигарету.

— Бросай курить, Ваня, — Михаил вспомнил Василия и забеспокоился. Он пристроился в старое инвалидное кресло, которое осталось от отца Ивана.

— Я скоро на сигары перейду, — с улыбкой проговорил Иван.

— Ты знаешь, дома, дома чисто спички горят.

— У меня пепельница не сгораемая, — Иван кивнул на обитый грязный таз с коричневой водой, в которой плавали размякшие окурки. — И пожарный щит оборудован, — с хохотом добавил он.

— Ты уж поосторожней, — робко проговорил Михаил.

Тут тоненьким голоском засигналил сотовый телефон. Иван небрежно полез в нагрудный карман.

— Алло, — сказал Иван и нахмурясь долго слушал. — Все понял, Семен Семеныч, пятнадцать тысяч — и лады, пою у ваших ворот серенады. — После паузы добавил непоколебимым голосом. — А что мне делать, бензин-то дорожает… Все, поладили. — Он кинул телефон обратно в карман. — Завтра на дело наше правое. Дорого, говорит. А ты попробуй дешевле от говна избавься.

— Да, — протянул Михаил, — изрядно выходит.

— Ничего, для них это раз плюнуть, — Иван подтянулся в кресле. — Они, понимаешь, все наши денежки прикарманили, миллиарды. А нам, получается, свое говно оставили. Вот, пускай делятся. — Он громко засмеялся, снова откинувшись на спинку кресла.

От стакана коньяка Михаила сразу развезло. Он поник в инвалидном кресле, откинув голову набок, глаза закрылись, и в голове потекли смутные несвязные видения. Тут ему почудилось, что он сидит в лодке, качается на мелкой волне, блаженное тепло обнимает со всех сторон. И, словно голос матери в детстве, волны лепечут ласковые слова. Проспишь, Миша, послышался явственно голосок. Он увидел мужика в длинной рубахе, который греб одни веслом, чему Михаил тихо подивился. Потом беспокойство охватило его. Не туда, не туда, старался сказать Михаил. Небо потемнело, гуща ветвей надвинулась, тиной болотной запахло. Правь к солнцу, к людям, старался выговорить Михаил. Нам в другое царство, донеслось от мужика, который даже не повернул головы. Конец, Миша, отмучался, теперь другие пусть мучаются.

Михаил открыл глаза полные слез. Иван полулежал в кресле с закрытыми глазами. В его руке тлела сигарета. Михаил попробовал подняться, но голова закружилась. Он снова дернулся — все качнулось, и он поплыл по полу, со страхом ощущая, что сон продолжается, и он плывет в бездну, не может затормозить. Наконец его осенило, что он в инвалидном кресле отца Ивана. Он даже вспомнил, как тот стремительно ездил по огороду, сильными руками вращая колеса, и специально проложил дощатый въезд в дом.

Михаил схватился за колеса, подъехал к Ивану, взял у него из пальцев сигарету и бросил в коричневую воду в тазу. Иван открыл глаза.

— А, Мишка, включился, — сказал он радостно. — А тут еще слетаем за бутылкой. Ну, отдохнул? Давай примем понемногу.

Когда за окном собрались поздние майские сумерки, Иван уже изрядно нагрузился. Михаил решил, что пора уходить. Он увидел, что в бутылке еще осталось граммов сто, потянулся допить, но увидел у Ивана дымящую сигарету и остановился. Он аккуратно вынул сигарету и бросил в таз. С трудом поднялся из инвалидного кресла, дошел к двери и затормозил. Вернулся к ящику, взял пачку сигарет и отнес подальше на подоконник. Очень довольный своей предусмотрительностью вышел на улицу. У самой калитки вспомнил, что Иван часто хвалился, что у него всегда при себе бутылка, пачка курева и спички. Набор старого русского, как он говорил.

Михаил вернулся. Бутылка была на месте, пачка сигарет — на окне. Михаил увидел, что нагрудный карман рубашки на Иване топорщится. Пощупал и достал из кармана спички, отнес их тоже к окну.

Тихо посмеиваясь, Михаил вышел в темноту майской ночи. По всей округе бойко выпевали соловьи. Всё вокруг радовалось жизни, каждая травинка трепетала и наливалась соком. Благоухала невидимая в темноте сирень.

В доме уже все спали. Михаил зажег в сенях свет и открыл дверь в дом, чтобы видно было и никого не будить. Войдя он увидел, что жена сидит на кровати и смотрит на него.

— Наконец-то, опять с дружками, — горько сказала она. — Живой еще. Каждую ночь думаю, живой придешь или утром головешки разгребать надо.

— Не плачь, Светка очей моих, — вспомнил Михаил свою старую приговорку. — Живой еще.

— Ты что, — удивилась она, — даже трезвый?

— Так, немного, — радость накатила на сердце. — Хорошо все так.

Он лег на матрац и затих. В груди заломило от радости за жену, за спящую дочку. Вспомнил, как на днях утром дочка, едва проснувшись, прошептала: «Папа, я люблю тебя». Он подумал, что завтра будет погожий солнечный денек, будут петь соловьи. Он пойдет к Ивану, будут толковать о жизни…

Проснулся Михаил раньше всех, его словно толкнула в сердце большая радость. С улыбкой он ополоснул лицо и вышел в свежее, ясное, умытое утро. По тропинке шел мурлыкая простенькую песню, что, мол, нас утро встречает прохладой. Быстро дошел к дому Ивана. У забора словно споткнулся. От верха двери медленно кольцами тянулись струйки дыма. «Тушить, успею», — застучало в голове. Он подскочил к дому, рванул дверь.