Любовь олигархов - [23]

Об этих событиях до сих пор судачила вся деревня. Василий, друг и собутыльник Михаила, сгорел в самом начале апреля, когда только-только сошел снег, обнажилась земля в неприглядном соре прошлогодней травы, примятой и раздавленной зимними снегами. Днем яркое солнце гнало полноводные мутные ручьи, а ночью чистое небо высасывало тепло земли и жестокий мороз все белил инеем. Да, выпивали они у Василия, но провожал как раз Василий Михаила. Михаил с трудом, но помнил, как обнялись у навечно распахнутой калитки. Дальше память отшибло, проснулся Михаил на полу возле кровати жены, долго не мог очухаться и добраться к ведру с водой. А потом вошла жена и сказала, что под утро загорелся Васькин дом, были пожарные, тушили, и Васька сгорел. А с Толькой они пили на задворках магазина накануне первого мая. Сидели на смятом картоне от коробок под яблоней, на ветках которой уже набухли цветочные почки. Толька говорил, что скоро будет отмечать семьдесят лет, что его старший сын собирается купить иномарку, будет таксистом на ближайшей станции.

Тишина была звонкая, ночной воздух прозрачный, звезды яркие, казалось даже, долетел издалека гудок московской электрички. И светляками поднимались огни самолетов с подмосковного аэродрома, потом из глубины неба долетал приглушенных бас двигателей. Огоньки чертили небо дальше, и гул стихал и таял бесконечно в тишине.

Анатолий вздохнул и затих. А Михаил долго лежал в полубеспамятстве, медленно проворачивал мысль, что надо будет прийти к Анатолию на юбилей, пытался сказать об этом, бормотал бессвязные звуки. Потом нахлынуло чувство одиночества, словно его все оставили, он пытался нашарить в темноте Анатолия, и тут так потянуло домой, к теплу, на мягкий матрац у окна, что собравшись с силами Михаил поднялся по стволу яблони, выровнялся, и привычной дорогой поковылял к дому. Никого он никуда не провожал.

Утром он зашел к Ивану Мельникову, и вместе они двинули к магазину, где продавщица с причитаниями сообщила, что Анатолия нашли утром под яблоней мертвым. Приезжала машина с врачом, сказала — инфаркт.

— Ты же с ним был, Мишка, — выпалила продавщица и сверлила его глазами. — Жена Толькина кричала — ты виноват, бросил его.

— Никого не бросал, — оправдывался Мишка, — ушел он. Один был.

— На тот свет ушел, — резанула продавщица…

Деньги на бутылку наконец принесли. Можно было двигаться к магазину. Примяв сочные листья одуванчика, Мишка первым делом поднялся на четвереньки, потом шатаясь кое-как оторвался от земли и нетвердо выпрямился.

Мальчик на этот раз копошился у кучи песка с игрушечными автомобилем и не обратил внимания на Михаила.

Все дело в том, что Василий курил. Михаил давно бросил курево, потому как если на бутылку денег еле наскребешь, то какое еще курево. Он и Василию об этом говорил. Но тот бил себя в грудь и говорил, что его чуть не убили в Афгане, и может позволить себе кайф закурить, и никто пусть не перечит.

Михаил и сейчас согласился бы с ним, но тут его доконала мысль, что, если бы не курево, шел бы он сейчас с Васькой в магазин. Как было бы весело им, хорошо сидеть на пахучей весенней травке, соловья бы слушали, по стакану опрокинули бы. И мотался бы соломенный чуб по потному лбу Василия, и он снова сказал бы, что похож на Сергея Есенина. А теперь и чуб сгорел, и хоронили в закрытом гробу, и лежит он на горке, на кладбище, которое видно, почитай, в деревне отовсюду.

По дороге остановился около участка Василия. Теперь здесь командовал его племянник. Невысокий, рыжие короткие волосы, толстые щеки, нос с веснушками. От кучи мусора вместо бывшей избы-развалюхи уже давно ничего не осталось, бригада работала споро. Уже зиял котлован, выложены блоки фундамента, обозначив устройство подвала. Только в углу участка торчал старый сарай, который закрывала бытовка строителей. Земля была перепахана колесами строительных машин. У самого забора из перемешанной земли торчали мятые головки тюльпанов. И рядом сломанный ствол старой сливы. Еще осенью вместо закуски Василий совал Михаилу мягкие светлокожие сливы, которые под зубами разливались сладким соком.

— А сарай как? — спросил Михаил стоявшего недалеко племянника.

— К чертовой матери клоповник…

«Может, все к чертовой матери?» — вспомнил и повторил про себя Михаил, когда уже с бутылкой стоял у дома Мельников. Хребет дома бессильно прогнулся, кровля обветшала и лохматилась по краям, пыльные окна, словно бельма, незряче отражали дневной свет. Михаил представил вместо рухляди новый двухэтажный особняк с отутюженной кирпичной кладкой, хрустально ярким стеклом пластиковых окон, с красными склонами новой металлической крыши. А рядом с домом сверкающий «Мерседес».

Дверь была открыта, видно, Мельников снова не пошел на работу. И верно, Иван сидел развалясь в засаленном кресле, вытянув ноги чуть ли не до середины комнаты, рядом на ящике стояла бутылка коньяка. Работал он на ассенизационной машине.

Увидев гостя, Иван обрадовано вскрикнул.

— Вань, а когда-то здесь «Мерседес» стоять будет, — вместо приветствия сказал Михаил. — А нас всех на кладбище. Веришь?

— Хрен им. А кто их говно вывозить будет? — загоготал Иван. — Без меня им каюк.