Любовь олигархов - [21]

— Похожи, — глухо проговорил Петя.

— А чем расходимся?

Петя снова перевёл глаза с лица Веры на портрет, и тут осознал разницу: был в лице на портрете едва заметный налёт гнильцы — а в чём, не уловить никак.

— Не знаю, в чём, но есть.

Вера встала, мгновенно убрала портрет и взволнованно прикрыла лицо руками.

— Как он мог не видеть? Пусть она мне мать, но я не могу понять. Та самая красота. Ослепила его — и убила. Ненавижу себя, потому что красивая, похожа на неё. Во мне иногда появляется желание нравиться, повелевать. Противно, как мужики млеют. Д о в о л ь с т в о, какое мерзкое слово. Мать все время его повторяет. А я не могу, хочу вырваться, уехать. — Она взглянула на Петю. — Я не пара вам, Петя. Это пройдёт, забудете — и всё.

Петя не знал, что сказать, он лишь чувствовал, что сейчас уже не может рассмеяться, как тогда у института.

— Если вы так считаете, — проговорил наконец Петя. — Но не торопитесь, Вера, ладно?

Она не ответила, но улыбнулась и кивнула. Петя встал и, забыв о чае, попрощался.

Вся следующая неделя прошла для Пети неожиданно растянувшимся праздником. Практика на дорожной работе не тяготила. Как только начинался очередной простой — асфальта нет, каток сломался или бордюрный камень не подвезли, — Петя садился немного поодаль от ребят, в жидкий тенёк кустарника и глядел в небо. А небо в эти дни было необыкновенно голубым, лишь в полдень пробегали завитые белоснежные облака, а потом быстро таяли в сухом нагретом воздухе. Её отказ нисколько не пугал его, было достаточно, что она говорила с ним, что она нравится ему, и теперь он понимал, почему Женя ни разу не попрекнула его за длительное молчание: она было гораздо счастливее его. Для неё каждый день вдруг стал осмысленным, приобрел новое значение. Какое?.. Петя даже не пытался точно ответить. Ему было хорошо.

В пятницу вечером Петя снова поехал к Нарусиной. Дверь открыла незнакомая женщина в неряшливом халате, небрежно завитыми короткими волосами, голыми ногами с пергаментно блестящей кожей.

— Вам кого? — спросила он оторопевшего Петю.

— Веру Михайловну.

— А зачем она вам?

Петя долго соображал, как быть, затем сказал:

— Я студент, — и замолчал.

— А-а, — промычала женщина, лицо её стало мягче, — студент… Уехала Вера Михайловна, надолго. А я тётка её. Всего хорошего.

Дверь захлопнулась. Петя не мог отойти, слышал, как медленно простучали по полу когти Облизы. Петя снова нажал кнопку звонка, тявкнула Облиза. Женщина снова открыла.

— Ну чего тебе?

— А куда она уехала?

— В Камбоджу, на два года. Вот так, голубчик.

Петя ошарашено смотрел на неё, неожиданно для себя спросил:

— А её отец вам братом приходится?

— Точно, — женщина удивленно смотрела на Петю. — А ты откуда знаешь?

— Я у Веры Михайловны курсовую делал, она как-то рассказала, что он много путешествовал, — начал врать Петя.

— Вон чего. Ты знаешь, дружок, у меня варенье на огне, пойдём на кухню.

Петя сидел на табуретке возле стола и ел пенки, которые дала ему тётка. Она помешивала варенье и рассказывала, искоса взглядывая на Петю.

— Михаил немного с причудой был. Влюбился в эту стерву до беспамятства. А Верка вся в неё. Хороша, правда? Сердце только отцово, мягкое. Как для неё выламывался. У него ведь здоровье давно плохое было, а при ней совсем истончился. А всё лез в экспедиции, деньги зарабатывать. На медкомиссию друзей вместо себя подсовывал. Вот жилы тянул-тянул, да и лопнули. — Тётка огорчённо вздохнула. — Я ему сколько толковала: брось ты эту заразу, сколько баб хороших, хозяйственных, любить тебя до беспамятства будут, заботиться — а он всё своё. Она, говорит, хорошая! Ага, хорошая, — хмыкнула тётка. — А у самого глазищи сразу загорятся, смеётся. Ну и дураки эти мужики. — Тётка засмеялась, глянула на Петю и спросила: — Тебе Верка нравится?

— Она красивая, — проговорил Петя.

— Во-о, красивая, только улетела наша птичка. Что её понесло? Семью заводить надо, ей только свистнуть — набегут кобели проклятые. — Тётка хохотнула и снова вздохнула. — Чует моё сердце: загубит она себя, матери простить не может, от того и красота ей не в пору, а уж хороша. — Тётка покачала головой. — Говорит, поеду в Камбоджу работать, тошно в Москве. Ты видал! В Москве ей тошно. Всем ничего, а ей тошно, вот чудная. Так что, придётся нам ждать, и ведь не любит, лентяйка, письма писать, — она оглянулась на Петю. — А ты ничего так, парень ладный. Вот Верка стерва! Как зовут?

— Мне пора, спасибо вам, — торопливо сказал Петя. — Меня зовут Петей.

— А то посиди, Петя, сейчас варенье свежее будет, чаем угощу.

— Мне пора.

— А-а, ну ладно, — Тётка пошла провожать и заговорила быстро на ходу. — Заходи, если чего. Я тут жить буду, за квартирой смотреть. Если там чего Верке передать?

Петя шёл по затихшему вечернему переулку, с тоской смотрел на грязные стены домов и никак не мог поверить, что не дотянуться теперь до Веры. Нет её, нет. Лишь где-то, очень далеко, в какой-то неизвестной стране, как на другой планете, ходит, дышит, кому-то улыбается Нарусина Вера.

Дома вечером долго маялся, не зная, как отвлечься, слонялся по квартире. Проходя по коридору, увидел своё отражение в зеркале: понуро опущенная голова, тусклый взгляд, плечи обвисли. Усмехнулся, заметив сходство с собакой Нарусиной, решил, что надо кончать с хандрой, и взял книгу. Показалась скучной, бросил, открыл вторую, но в голову ничего не шло. Постоял у книжного шкафа, перебирая книги. Наткнулся на книгу о Японии, открыл. Напал на главу, где рассказывалось о японском монахе, который сотни лет назад соорудил перед галереей небольшой дворик, на котором не было ничего, кроме песка и пятнадцати камней. Причём с любой точки галереи можно было увидеть только четырнадцать, а пятнадцатый обязательно закрывался другими камнями. Оказалось, что с тех пор спорят о смысле этого сооружения, которое называлось «сад камней». Петя почти не вникал в рассуждения о том, зачем монах построил такой сад, он воображал себе этого японца, которого захватила странная идея сделать что-то непонятное, мучительное — и вот о н о мучает сколько людей и не поддается объяснению. «А может, хватит и того, что в жизни никак не разберешься? — подумал Петя. — Как мне быть, когда сколько ни ходи, ни ломай голову, а всё равно не придумаешь, не объяснишь? Не увидишь её!.. Совсем недавно было просто, а теперь. Двадцать четыре месяца. Как проклятые камни, загородили её!»