Любовь - [2]

Только этого мне не хватало — видеть из окна собственный квартал, в котором недавно построили четыре двадцатиэтажных здания, так что, ориентируясь по ним, всегда можно безошибочно обнаружить наш пятиэтажный дом, а если у тебя есть бинокль, увидишь, чего доброго, и окна родной квартиры. Очень мило!

Так вот, большим преимуществом дома отдыха, в котором я оказалась, было то, что из окон видны были только верхушки деревьев и горбатый склон горы.

Расскажу коротко, как папа привез меня сюда. После описанной уже сцены в вагоне мы выбрались из старого здания вокзала и сели в отцовский «фиат». На переднем и заднем стекле «фиата» прилеплены восклицательные знаки. Как известно, это значит, что человек за рулем — новичок, что он не умеет как следует водить машину и другие должны его остерегаться, то есть что он вообще опасен для окружающих. Мысль эта пришла мне в голову, когда мы именно в тот раз садились в машину, мне вдруг стало ясно, почему и раньше мне было приятно видеть этот знак, почему и раньше он вызывал у меня чувство сладостного удовлетворения.

Во время нашей молчаливой поездки я то и дело поглядывала на отца, и, наверно, потому, что проблема моего бегства была решена и я испытывала к отцу что-то похожее на благодарность, я стала думать об этом человеке не так, как обычно. Я вдруг почувствовала, что мне его жалко, — ужасно странное ощущение, к тому же мне словно было жалко его именно за то, что он опасен для окружающих. Он ведь сам приклеил эти восклицательные знаки, значит, он и сам это понимает, и знаки каждый день мозолят ему глаза, напоминая — ты опасен, опасен, опасен... Вот почему мне стало его жалко. Я то и дело посматривала на него, на его профиль — короткий, чуть вздернутый нос, очки, которые точно служат ему маской, потому что без очков он совсем другой, без очков выражение лица у него совершенно детское — этакий почему-то не выросший, добрый, но слегка глуповатый ребенок... А очки, точно какой-то дополнительный орган, точно часть его лица, помогают ему придавать себе такой вид, какой он хочет. Чудеса!

Мы выбрались на шоссе, ведущее в горы, одолели тысячу поворотов и остановились. Поставили машину у шоссе на зеленой полянке, и отец, с моим чемоданчиком в руке, повел меня по сырой лесной дороге к дому отдыха. Должна сказать, что за все время мы не обменялись ни единым словом, отец даже не смотрел на меня, он разрешил трудный вопрос и теперь, вероятно, думал о, чем-нибудь другом: о предстоящем свидании или еще о чем-нибудь. Или просто у него не было сил долго думать о неприятном.

Все же, заметив, что я спотыкаюсь на скользкой тропинке, он догадался предложить мне руку. Это был вынужденный жест, и я так его и восприняла, потому что, покажи мне кто со стороны, как я иду с этим человеком под руку, я померла бы со смеху. Так или иначе, этакой идиллической парой мы прошли через лес и вышли на просторную, освещенную солнцем поляну с очень свежей, совершенно зеленой, ярко-зеленой травой; в глубине поляны показалась весьма, надо признать, симпатичная постройка — три этажа, по шесть-семь окон на каждом, а сбоку одноэтажная — столовая или ресторан с несколькими зажженными внутри светильниками, хотя было еще совсем не темно. Настроение у меня вдруг исправилось, и, когда в маленьком холле нас встретил директор, я сумела даже улыбнуться. Мы стояли с отцом рядышком, я еще держала его под руку. В первую минуту директор не узнал отца или сделал вид, что не узнал, потом подошел к нам страшно удивленный и сказал:

— Извини, я не сразу сообразил... Это она виновата. Твоя дочь абсолютно на тебя не похожа. Красивая девушка.

Этих последних слов он, разумеется, мог бы не говорить, и я привожу их только потому, что директор, особенно вначале, неоднократно напоминал мне о своем первом впечатлении.

Обменявшись с директором улыбками и несколькими любезностями, отец довольно торопливо с ним распрощался, поцеловал меня в щеку (вот уж лицемерие!) и пошел к машине. Он явно куда-то спешил.

Когда он ушел, я испытала облегчение, но вместе с тем и другое чувство — мне стало неприятно, что я осталась одна. Может показаться странным, что, когда я убежала из дому, собиралась уехать в чужой город, жить в гостинице, никакого страха или неловкости я не испытывала, а вот теперь, в этом доме, испытала. Наверное, я слишком раскисла. Поднимаясь по лестнице вслед за директором, я выпрямила спину, набрала в легкие побольше воздуху и расправила плечи.

Директор отпер одну из дверей, пропустил меня вперед и поставил мой чемоданчик.

— Комната на двоих, но я обещал вашему отцу, что вы будете одна. Располагайтесь, ужин через полчаса.

Он кивнул мне и взялся за ручку двери, собираясь уйти, но задержался. Видно, что-то заставило его взглянуть на меня попристальней. Я стояла у стола, словно не зная, что мне делать дальше, и смотрела на него набычившись. Я вдруг почувствовала себя покинутой всем миром и, кроме того, ужасно усталой. Ноги не держали меня.

— Вы студентка? — спросил директор.

— Нет.

— Значит, работаете?

— Нет... Учусь в школе медицинских сестер.