Любовь - [2]
Только этого мне не хватало — видеть из окна собственный квартал, в котором недавно построили четыре двадцатиэтажных здания, так что, ориентируясь по ним, всегда можно безошибочно обнаружить наш пятиэтажный дом, а если у тебя есть бинокль, увидишь, чего доброго, и окна родной квартиры. Очень мило!
Так вот, большим преимуществом дома отдыха, в котором я оказалась, было то, что из окон видны были только верхушки деревьев и горбатый склон горы.
Расскажу коротко, как папа привез меня сюда. После описанной уже сцены в вагоне мы выбрались из старого здания вокзала и сели в отцовский «фиат». На переднем и заднем стекле «фиата» прилеплены восклицательные знаки. Как известно, это значит, что человек за рулем — новичок, что он не умеет как следует водить машину и другие должны его остерегаться, то есть что он вообще опасен для окружающих. Мысль эта пришла мне в голову, когда мы именно в тот раз садились в машину, мне вдруг стало ясно, почему и раньше мне было приятно видеть этот знак, почему и раньше он вызывал у меня чувство сладостного удовлетворения.
Во время нашей молчаливой поездки я то и дело поглядывала на отца, и, наверно, потому, что проблема моего бегства была решена и я испытывала к отцу что-то похожее на благодарность, я стала думать об этом человеке не так, как обычно. Я вдруг почувствовала, что мне его жалко, — ужасно странное ощущение, к тому же мне словно было жалко его именно за то, что он опасен для окружающих. Он ведь сам приклеил эти восклицательные знаки, значит, он и сам это понимает, и знаки каждый день мозолят ему глаза, напоминая — ты опасен, опасен, опасен... Вот почему мне стало его жалко. Я то и дело посматривала на него, на его профиль — короткий, чуть вздернутый нос, очки, которые точно служат ему маской, потому что без очков он совсем другой, без очков выражение лица у него совершенно детское — этакий почему-то не выросший, добрый, но слегка глуповатый ребенок... А очки, точно какой-то дополнительный орган, точно часть его лица, помогают ему придавать себе такой вид, какой он хочет. Чудеса!
Мы выбрались на шоссе, ведущее в горы, одолели тысячу поворотов и остановились. Поставили машину у шоссе на зеленой полянке, и отец, с моим чемоданчиком в руке, повел меня по сырой лесной дороге к дому отдыха. Должна сказать, что за все время мы не обменялись ни единым словом, отец даже не смотрел на меня, он разрешил трудный вопрос и теперь, вероятно, думал о, чем-нибудь другом: о предстоящем свидании или еще о чем-нибудь. Или просто у него не было сил долго думать о неприятном.
Все же, заметив, что я спотыкаюсь на скользкой тропинке, он догадался предложить мне руку. Это был вынужденный жест, и я так его и восприняла, потому что, покажи мне кто со стороны, как я иду с этим человеком под руку, я померла бы со смеху. Так или иначе, этакой идиллической парой мы прошли через лес и вышли на просторную, освещенную солнцем поляну с очень свежей, совершенно зеленой, ярко-зеленой травой; в глубине поляны показалась весьма, надо признать, симпатичная постройка — три этажа, по шесть-семь окон на каждом, а сбоку одноэтажная — столовая или ресторан с несколькими зажженными внутри светильниками, хотя было еще совсем не темно. Настроение у меня вдруг исправилось, и, когда в маленьком холле нас встретил директор, я сумела даже улыбнуться. Мы стояли с отцом рядышком, я еще держала его под руку. В первую минуту директор не узнал отца или сделал вид, что не узнал, потом подошел к нам страшно удивленный и сказал:
— Извини, я не сразу сообразил... Это она виновата. Твоя дочь абсолютно на тебя не похожа. Красивая девушка.
Этих последних слов он, разумеется, мог бы не говорить, и я привожу их только потому, что директор, особенно вначале, неоднократно напоминал мне о своем первом впечатлении.
Обменявшись с директором улыбками и несколькими любезностями, отец довольно торопливо с ним распрощался, поцеловал меня в щеку (вот уж лицемерие!) и пошел к машине. Он явно куда-то спешил.
Когда он ушел, я испытала облегчение, но вместе с тем и другое чувство — мне стало неприятно, что я осталась одна. Может показаться странным, что, когда я убежала из дому, собиралась уехать в чужой город, жить в гостинице, никакого страха или неловкости я не испытывала, а вот теперь, в этом доме, испытала. Наверное, я слишком раскисла. Поднимаясь по лестнице вслед за директором, я выпрямила спину, набрала в легкие побольше воздуху и расправила плечи.
Директор отпер одну из дверей, пропустил меня вперед и поставил мой чемоданчик.
— Комната на двоих, но я обещал вашему отцу, что вы будете одна. Располагайтесь, ужин через полчаса.
Он кивнул мне и взялся за ручку двери, собираясь уйти, но задержался. Видно, что-то заставило его взглянуть на меня попристальней. Я стояла у стола, словно не зная, что мне делать дальше, и смотрела на него набычившись. Я вдруг почувствовала себя покинутой всем миром и, кроме того, ужасно усталой. Ноги не держали меня.
— Вы студентка? — спросил директор.
— Нет.
— Значит, работаете?
— Нет... Учусь в школе медицинских сестер.
Александра Карасимеонова по праву можно назвать мастером криминально-психологического жанра, который имеет свои традиции в болгарской литературе. Ушел из жизни человек? Для следователя, от имени которого ведется повествование, случившееся – не просто очередной криминальный казус, но и человеческая драма, затрагивающая судьбы многих людей. Это придает повествованию более широкую основу, позволяет вскрыть социальную, психологическую и нравственную мотивировку поступков персонажей романа, многие из которых, оказывается, имеют два лица, ведут двойную игру.
Фрэнклин Шоу попал в автомобильную аварию и очнулся на больничной койке, не в состоянии вспомнить ни пережитую катастрофу, ни людей вокруг себя, ни детали собственной биографии. Но постепенно память возвращается и все, казалось бы, встает на свои места: он работает в семейной юридической компании, вот его жена, братья, коллеги… Но Фрэнка не покидает ощущение: что — то в его жизни пошло не так. Причем еще до происшествия на дороге. Когда память восстанавливается полностью, он оказывается перед выбором — продолжать жить, как живется, или попробовать все изменить.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.