Любовь к велосипеду - [21]

— Давай, трави! — поддержали его заинтересованно.

— Собрались как- то звери выпить. Кинули жребий, кому за бутылкой бежать — выпало черепахе. Ну, отправилась она — час прошел, другой, а ее все нету. Тут уж звери начали ругаться: «Вот, падла, ушла и с концом! Сколько ее, тварь, ждать еще?» И вдруг слышат из–за соседнего куста: «А если будете ругаться, то вообще не пойду».

Парни дружно загоготали. Володя смеялся вместе со всеми, по когда, перебивая друг друга, стали вспоминать анекдоты не столько смешные, сколько похабные, ему опять сделалось скучно. Он еще острее почувствовал себя в стороне, как бы отделенным от них. «Может, зря я не выпил? — подумал он. — Может, это оттого, что я трезвый?» Пить ему все равно не хотелось, ему претило такой ценой покупать непринужденность и веселье. Но он оставался один, и это тоже был факт, для него неутешительный. Он мог бы выпить и снова влиться в компанию, когда Соломин жестом факира выудил из рюкзака еще одну бутылку. Он даже заколебался, когда разливали, но в последний момент, рассердившись на себя, решительно убрал свою кружку. «Ни к чему это! — твердо решил он. — Не хочу — и не буду!» Но с этого момента он совсем уже ощутил себя лишним в компании. Никто этого не замечал, и хорошо, что не замечали, но сам- то он чувствовал.

Он встал и спустился в темноте к озеру, к самой воде. Отойдя от костра, он увидел, что ночь совсем не такая уж темная. Луна светила вовсю, словно яркий, высоко подвешенный фонарь, а привыкнув главами, он просто поразился, до чего ночь светла. Лишь горы и неровно чернеющая кромка леса вдоль берега были темны, а вблизи все было ясно, отчетливо видно. Каждый лист на березе отчетливо выделялся, каждую иголочку на еловой ветке можно было ясно разглядеть. Воздух был пронизан рассеянным, голубоватым, похожим на прозрачный дым, светом. Тени, длинные и четкие, пересекали дорожку, точно нарисованные углем.

Это там, у костра, казалось, что все вокруг погружено в ночную мглу и уснуло. А оказывается, все жило, но какой–то особой, сокровенной жизнью. Странные голубоватые цветы раскрыли свои лепестки навстречу лунному свету, травы испускали густой аромат, внятно говоривший, что они не спят, затаенно растут. Какая–то птица быстрой тенью мелькнула над берегом и, скрывшись в березовой кроне, осторожным треньканьем подала голос. За камышами, в облитой лунным сиянием воде слышались рыбьи всплески, расходились большие и малые круги, там гладь воды рябила, золотилась лунными блестками, играла, словно живая.

Привыкнув к тишине, Володя уловил вдруг какой–то смутный непрерывный шорох, исходивший от самой земли. Звук был такой, будто легонько ворошили старые сухие листья, причем раздавался он отовсюду, сразу со всех сторон. Сделал несколько шагов — и опять тот же самый тихий шорох, осторожный, но упорный, не прекращающийся ни на миг. Он еще отошел — и там этот шорох… Он присел на корточки: шорох стал слышнее и исходил прямо из–под ног, хотя ничего хотя бы слабо движущегося под ногами не было видно… Казалось, сама земля, покрытая палой прошлогодней листвой, через которую уже пробилась новая трава и распустились новые цветы, сама земля под лунным светом неприметно шевелится и дышит. Он бы, наверное, так и не понял, отчего это, но вдруг в голубом луче шевельнулся старый засохший лист. Лист этот отвалился в сторону, и из- под него вылез новенький, будто отчеканенный, зеленовато мерцающий в лунном свете майский жук. Володя повернул голову вправо на шорох — и увидел еще одного такого же точно жука…

Теперь он понял, отчего был этот шорох вокруг. Жуки перли из- под слежавшейся прошлогодней листе вы и сухой хвои дружно, напористо. Пробил их час, и они рождались на этот лунный свет, ползли по траве, взбирались на стебли цветов. Они еще не летали, а только ползали, но уже, несмотря на свой малый рост, затеяли столько возни и деловитого шуршанья, будто сразу, с первых минут решили, не теряя даром времени, все здесь осмотреть и удобно устроиться…

Володя выпрямился. Он не двигался и почти не дышал, чтобы не потревожить своим присутствием этих зеленых рождающихся прямо сейчас на свет майских жуков. Во всем, что окружало его: в лунном свете и тенях, в блестках воды, в легком шуме ветвей и шорохе трав, — была удивительная гармония, которую он разом увидел и ощутил — словно распахнули перед ним какую–то волшебную шкатулку и разрешили в нее заглянуть. Это ощущение было так прекрасно, так заполняло душу, что долго еще он стоял на берегу, точно околдованный. А когда возвращался к своим, то ступал осторожно и все время смотрел себе под ноги, чтобы не задавить ненароком жука.

Он хотел рассказать ребятам об этой лунной ночи, о майских жуках, которые шуршали сухой прошлогодней листвой, но, завидя огонь костра на поляне, услышав хмельные голоса и нестройное бренчанье гитары, решил, что никому ничего не скажет…

У костра он наткнулся на неожиданность. Даже непонятно, приятную или нет — до того он смешался. Галя Малинова собственной персоной сидела здесь среди ребят. С ней была какая–то незнакомая развязная девица и двое футболистов: Заикин и тот же рябой Сева. Оба футболиста были под градусом, у Заикина лихо торчала сигарета в зубах, на коленях лежала гитара.