Любовь и память - [70]

Не довелось ему увидеть сына не только учителем, но и школьником. Через два года Дмитро умер.

Вышла Ганна замуж вторично, родила другого сына, но через три года муж упал с сеновала и разбился, оставив ее с двумя детьми.

Пришла как-то к ней баба Левчиха и сказала:

— Дал бог тебе красоту, но не дал счастья. Не опускай рук, детей надо растить. Голос у тебя соловьиный — вот и пой наперекор судьбе, на радость людям. Научу я тебя таким песням, каких ты еще и не слыхала.

И научила. И стала Ганна нужна людям, потому что люди без песни жить не могут. Какой бы двор ни посетило горе или радость, туда и Ганну зовут. Пришел к ней большой почет от людей и ласковое имя: Аннуся. Позднее старший сын — Зиновий — запишет с ее голоса в свои тетради более трехсот редких песен.

Страдания матери отрубцевались на чутком детском сердце Зиня. Они не раз еще напомнят о себе, всплывая в памяти печальными картинами.

Однажды осенью Зинь, будучи пятиклассником, поехал с матерью в степь собирать кукурузные стебли: у них тогда была корова и надо было заготовить на зиму корм. Еще засветло привезли один воз, сложили стебли во дворе, за хатой, а когда вернулись со вторым возом — начало смеркаться. Сын, стоя на сваленных стеблях, подхватывал граблями те, которые подавала с воза мать. Неровно срезанные стебли царапали босые ноги Зинька, часть их падала на землю. Усталая мать раздраженно сказала:

— Ты что, сонный? Тут спешишь, надрываешься, а у него полнавильника на землю сползает. Так до утра провозимся, а нам еще лошадей надо в бригаду пригнать — они целый день в упряжке ходят. — И сквозь слезы закончила: — Горе мне с таким помощником!

— Не сонный я, мама! — отозвался сын. — Ночь уже, темно, не только вашего навильника — граблей своих не вижу. А мне еще уроки надо готовить.

Мать тяжело вздохнула:

— Что поделаешь, сын, — нет у нас хозяина…

Эти слова и ее вздохи болью ложились на его сердце.

Из-за черного края тучи выплыла луна — круглая, ясная, большая, залила весь двор серебристо-голубым светом, выхватила из тьмы хату и садик, воз, лошадей и сваленные стебли кукурузы. Зинько увидел темные силуэты соседних хат, золотой купол церкви, а слева от нее, в долине, тускло блестевшую ленту реки Случь. Паренек никогда раньше не видел с такой высоты ночного села. Лунный свет придавал всей панораме какую-то необычную красоту и загадочность. Все это, как хорошая песня, грустная и задумчивая, пробудило в сердце Зинька неясные, но волнующие чувства и как будто придало ему новые силы. При лунном свете работа пошла веселее.

Наконец мать сказала:

— Подаю последний навильник, Зинько. Притопчи немного верхушку и слазь.

Зиновию показалось, что мать снова обращается к нему сквозь плач. Когда он спустился на землю, мать как раз взнуздывала лошадь. Сын подошел к ней и увидел на ее щеках поблескивавшие слезы. Не спросил, почему она плачет, а, помолчав, твердо сказал:

— Идите, мама, в хату, Виктора кормите, а лошадей я сам отведу.

Бедствовала вдова с маленькими детьми не один год и не знала, что ее песни заронили в сыновнюю душу любовь к напевности слова…

Зинь мечтал о поэзии. Однако директор школы, старый опытный педагог, настойчиво советовал ему поступать в авиаучилище. Дескать, стихи стихами, но в руках надо иметь надежную специальность.

— Ты же знаешь, — говорил директор, — что и Лермонтов, и Толстой, и, например, венгерский поэт Петефи были офицерами. И кто знает: может быть, живя в наше время, они стали бы летчиками? Вспомни слова Пушкина, что поэт должен быть с веком наравне. Станешь пилотом, не только в стихах — по-настоящему в небе летать будешь.

Зинь мечтал о литфаке, но послушался старого педагога, приехал в Днепровск поступать в авиаучилище. Однако медкомиссия нашла у него нервное переутомление, обнаружились какие-то неполадки с сердцем, и ему вернули документы. Ранее он думал о Киевском университете, но, когда узнал, что в Днепровском университете открывается литературный факультет, остался здесь.

Лесняк и Радич хорошо понимали друг друга, потому что оба росли в селе, оба писали стихи, оба любили литературу. А главное — они переживали беспокойную пору первой любви…

Много открытий сделало человечество на протяжении тысячелетий. Но каждый человек в отдельности открывает для себя заново мир и в нем — себя. Каждый раз эти открытия добываются в муках. Для детей все взрослые — безусловные авторитеты. В юношеском возрасте авторитеты среди ближних уже редко признаются. Недаром кто-то сказал: «Когда мне было десять лет, мой отец был для меня Сократом, в мои восемнадцать он показался мне недалеким человеком, а в свои двадцать пять лет я открыл в нем верного друга с чуткой душой и большим умом».

Перед юными студентами открывались необозримые богатства духовного мира, созданного человечеством. Мудрая книга — бог, которому они молились. Маловато собственного опыта, еще нечего обобщать, но уже есть свои симпатии, уже вызревают наклонности, и, как пчелы нектар, молодые люди впитывают в себя мудрость, которую находят в книгах и в жизни. Потому и афоризмы Дидро и Гельвеция перекочевали в тетради Лесняка и Бессараба, потому-то студенты открыто или тайком делали себе выписки из книг или заучивали на память высказывания великих. Из Роже дю Гара Михайло выписал себе строки, созвучные его душевному состоянию: «Каждый человек неминуемо одинок в своей внутренней борьбе, как одинок он сбудет и в тот час, когда ему придется встречать свою смерть». (После того как Лесняк увидел Лану с мужем в фойе кинотеатра, он решил раз и навсегда выбросить ее из своего сердца. Правда, это было не так просто…)