Любовь и память - [46]

«А Настенька! Она еще пожалеет, еще узнает, чьей дружбой пренебрегла!.. Да, да, пожалеет!» — вгорячах думал Михайло, стоя в густой темноте у своей хаты.

С деревьев чуть слышно падали последние сухие листья.

Кончалась осень.

IX

Директор Сухаревской школы Николай Александрович Жлуктенко, худощавый, среднего роста мужчина, преподаватель истории и художник-любитель, пригласил к себе на беседу недавнего ученика школы Михайла Лесняка. Подготовленный Гелехом к этой беседе, Михайло согласился работать учителем. В тот же день его документы послали в райнаробраз.

Родители старались скрыть свою радость и свое волнение, а Олеся язык за зубами не держала. Она вертелась возле брата, заискивающе говорила:

— Ты теперь будешь учителем? Наш Мишко — учитель! Сказать кому-нибудь — не поверят. — И вдруг захлопала в ладоши: — Вот когда мне будут ставить отличные отметки.

— Не говори глупостей, — урезонивал ее Михайло.

— Какие глупости? — удивлялась девочка. — Я же теперь сестра учителя!

А мать то и дело спрашивала:

— Сумеешь ли, сын? Я как подумаю — оторопь берет…

И вспомнила, что она училась в школе всего два дня. На третий день опоздала на урок, как раз на закон божий. Приоткрыла дверь классной комнаты, а поп Анисим в этот момент грозно кричал на кого-то своим страшным басом. Мать — тогда она была маленькой робкой девочкой — чуть не сомлела от страха. Притворила дверь и побежала во всю прыть домой. Больше в школу она не пошла. Только Захар, когда они поженились, обучил ее грамоте, чтоб умела читать его солдатские письма да кое-как отвечать на них. Для матери школа так и осталась тайной.

Отец хмурил брови и потирал ладонями виски.

— Учитель — большое дело. Когда-то мой учитель Бранковский был, кажется, родом чуть ли не из дворян и в чине прапорщика… А мы кто? Батраки, голь… Еще неизвестно, как люди на это посмотрят…

Все эти разговоры волновали Михайла, усиливали его сомнения и колебания. Иногда подумывал: «Может, отказаться, пока не поздно?»

Тем временем из райнаробраза пришло распоряжение.

Поздние дожди сменились заморозками, и постепенно установилась зимняя погода. В то утро землю слегка припорошило снежком, и она стала серой. И небо — серое. А в душе у Михайла — праздник. Приходила уборщица из школы, сказала, что его приглашает к себе директор. Она весело и многозначительно подмигнула матери:

— Район утвердил вашего сына учителем! Живем, тетка Мария, не горюем!

Мать всплакнула на радостях и угостила уборщицу свежеиспеченными пирогами. Михайло торопливо стал одеваться во все лучшее, что у него было. Пиджак и брюки были целыми, а клетчатая рубашка и вовсе новая, ненадеванная. Купленная в сельской лавке, она пахла мылом и чуть-чуть отдавала керосином. Взглянув на себя в зеркало, Михайло заметил темный пушок на верхней губе и для большей солидности (тайком от матери) сбрил его отцовской бритвой.

Он шел еще по площади, когда прозвенел звонок и в школе началась переменка. Ученики повыбегали из классов, во дворе завязались игры. «Как раз сейчас все преподаватели собрались в учительской», — подумал он и представил себе, с каким интересом они будут оглядывать его, как у некоторых из них промелькнет в глазах удивление, а возможно, и ирония. Он зашел за дом сельпо, постоял там, пока у школы не утих гомон.

Чем ближе Михайло подходил к школе, тем сильнее колотилось сердце, а ноги все более тяжелели. В длинном коридоре было пусто, из классов доносился приглушенный шум. Михайло несколько раз глубоко вздохнул и открыл двери учительской.

На его счастье, Жлуктенко был один. Увидев Михайла, он, крепкий и смуглый, с виду суровый, похожий скорее на рабочего, нежели на учителя, приветливо улыбнулся, встал из-за стола и быстро пошел к нему навстречу:

— Поздравляю, коллега, и, так сказать, благословляю! И сразу же хочу сделать замечание: запаздываете, дружище, запаздываете! — Жлуктенко взглянул на карманные часы: — Теперь придется во время горячего завтрака… Ваш класс сейчас в школьной столовой. Вот мы и пойдем туда…

Разговор произошел в новом здании школы, достроенном уже после революции. Его так и называли в Сухаревке — новая школа. Здесь было три просторных и светлых класса, двор обнесен высоким дощатым забором. Классы размещались и в старой школе, и в доме, где жил до революции учитель Бранковский. Один класс помещался в бывшем поповском доме, там же была и школьная столовая.

По дороге Николай Александрович рассказал, что в связи с организацией горячих завтраков занятия в классах начинаются в разные часы, чтобы обеспечить бесперебойную работу столовой.

Когда они вошли в помещение, дети как раз усаживались за длинные непокрытые столы, гремели стульями, звякали посудой, спорили, смеялись, толкали друг друга. Учительница, худенькая золотокосая женщина с бледным болезненным лицом и выпуклыми синими глазами, призывала их к порядку. Ученики не обращали на нее внимания, но, увидев директора, сразу притихли. Учительница торопливо подошла к директору, и он с едва заметным поклоном сказал:

— Знакомьтесь: наш новый коллега Михайло Захарович Лесняк, — и, обратившись к Михайлу, отрекомендовал учительницу: — Любовь Максимовна Войтенко.