Любовь и память - [205]

— Во-первых, не в каждого, — возразил Жежеря, — а во-вторых, ты, Микола, давно мог заметить, что шутки мои все беззлобные, не от злопыхательства идут, но от жизнелюбия.

— Да разве я… — попытался вклиниться в его речь Бессараб, но Жежеря продолжал:

— Правда твоя: довелось нам хлебнуть и горького, и соленого. И все же знаешь, чему я больше всего удивляюсь? На руднике побывал я в завале, и спина вся покалечена, разные болезни в мирное время цеплялись ко мне, а на фронте даже насморка ни разу не было. Никогда не чувствовал себя таким здоровым, как сейчас. Если уцелею, то после войны горы работы проверну и за себя, и за Матвея. — Жежеря помолчал, затем тихо добавил: — Сколько бы я ни жил, а его буду помнить постоянно…

— Добреля, — сказал Кажан, — так же как Радич, стихи писал. Мог стать хорошим поэтом. Вот и думаешь: какая страшная бессмыслица — война!

— Да, Матюшу и Аркадия мы не забудем, — снова заговорил Бессараб. — Я часто думаю о том, какие славные парни подобрались на нашем факультете — и Радич, и Лесняк, и Корнюшенко…

— Это верно, — поддержал его Кажан.

— Когда мы выбили фашистов из Павлополя, — продолжал Бессараб, — мне захотелось посмотреть на ту улицу, где жил брат Лесняка — Василь. Мы с Михайлом однажды гостили у него. На месте четырехэтажного дома я увидел обгорелые разрушенные стены. И мне вспомнилось, как в выходной день в тихом и зеленом Павлополе я встретился с девушкой, приехавшей из Ленинграда, как я прокатил ее на велосипеде на другой берег реки Волчьей, в бывший графский сад. Ходили мы там по аллеям, купались в реке, а над нами высоко в небе звенели птицы — все было залито солнцем, и мы были такими беспечными… Где теперь эта ленинградка? Может, и она вспоминает тот солнечный день…

— С чего это тебя, Коля, на лирику потянуло? — сдерживая улыбку, проговорил Печерский. — Известно, что вы с Корнюшенко на весь университет слыли неотразимыми кавалерами… Хоть сейчас раскрой нам секрет — чем вы девушек очаровывали?

— А что, разве мы не заслуживали их внимания? — удовлетворенно рассмеялся Бессараб. — Мы с ним не скупились на лирику и на танцы.

Печерский лишь красноречиво развел руками.

Настало время заканчивать летучую дружескую встречу. Крепко пожав друг другу руки, друзья разошлись по своим подразделениям.

В тот же вечер, когда сгустились сумерки, полк двинулся на передовую.

На следующий день после полудня, сравнительно легко выбив фашистов из села Подгородное, минуя сгоревшие ангары гражданского аэродрома, где два года тому назад генерал Малинский благодарил савельевцев и курсантов за героическую оборону города, полк плотно сомкнутой лавой приближался к левобережному пригороду Днепровска. Укрепившийся там противник начал бешено огрызаться. Его самолеты постоянно висели над боевыми порядками полка. С обеих сторон неумолчно гремела артиллерия.

С ходу сбросить фашистов в Днепр не удалось. Они основательно укрепились. Бой, который здесь разгорелся, продолжался всю ночь. Только с восходом солнца перед батальонами Жежери и Печерского замаячили корпуса завода «Профинтерн». Фашисты превратили завод в неприступную, как им казалось, цитадель: окопали подступы к территории глубоким и широким рвом, соорудили земляной вал, установили проволочные заграждения.

Батальон Жежери с боями продвигался от рубежа к рубежу. К полудню он овладел двумя укрепленными позициями немцев. В уличных боях завидную находчивость и отвагу проявили наши саперы. Они выкуривали фашистов из укрытий дымовыми шашками, по пожарным лестницам проникали на чердаки и бросали в дымоходы и вытяжные трубы взрывчатку.

Над вражеской цитаделью наши бомбардировщики уже несколько раз сбрасывали свой смертоносный груз. За заводской стеной в нескольких местах вспыхнули пожары. Впереди наступавшего батальона Жежери появились два наших танка — «тридцатьчетверки». Немцы начали бить по ним прямой наводкой. Вскоре один танк загорелся и на полном ходу повернул назад, а второй остановился — перебило траки.

Вторая рота, прижатая к земле артиллерийским огнем противника, остановилась перед заграждениями из колючей проволоки. В этот момент на КП у Жежери зазвонил телефон. Говорил Кажан:

— Друг мой дорогой! Что там у тебя застопорилось? Нужен еще один натиск, и фашисты дрогнут!

— Есть еще один натиск, Павел Петрович.

Жежеря выскочил из кирпичного здания и направился туда, где залегла вторая рота. Добежав до первых рядов, крикнул:

— Хлопцы, разве нам впервой колючая проволока? Сержант Ковальский! Осадчий! Ну-ка, покажите новичкам!

Олекса Ковальский вскочил первым, бросил на проволоку шинель и перемахнул через заграждения, за ним бросились другие.

На наблюдательный пункт Кажана позвонил Бессараб и доложил:

— Фашисты режут кинжальным огнем из цехов «Профинтерна» и со стороны комбайнового завода.

— Прикажите не поднимать людей в атаку, пока не подавим огневые точки, — распорядился Кажан. — Заодно дайте приказ пушкарям — пусть ударят по низенькому дому, охваченному огнем.

— По нему нельзя, — возразил Бессараб. — Туда повел своих Жежеря.

— А кто там с пистолетом бегает? — спросил командир полка.

— Жежеря и бегает, — ответил начштаба.