Любовь и память - [206]

— Я же приказал не с пистолетом, а из орудий ударить… Ну, я этому Жежере!

А бойцы Жежери, пользуясь штурмовыми лестницами, одолели ров и быстро взбирались на земляной вал. На нем уже появился боец с красным знаменем в руках. Кто он? Только что высоко над головой поднял знамя и, словно споткнувшись, упал. Знамя подхватил старший сержант Воловик. На какой-то миг он остановился, бросил взгляд на убитого знаменосца и прошептал: Осадчий. Да, это был комсомолец Гриша Осадчий. Юное, несколько секунд тому назад такое румяное лицо Гриши быстро бледнело. Под ним все шире расплывалась лужица крови. Он умирал без стона и крика.

Тем временем гаубичный снаряд проломил кирпичную стену, и Жежеря, взмахнув рукой, крикнул:

— За мной!

Все бросились за ним в пролом. Рядом с Жежерей бежали Олекса Ковальский и медсестра Мария Звонарева. Фашисты, отстреливаясь из-за разрушенных стен, из-за куч щебня, станков, отходили в глубь заводского двора.

Откуда-то справа застрочил фашистский пулемет. В ту же секунду Жежеря почувствовал острую, как от ужала пчелы, боль повыше локтя. Зажав другой рукой рану, он упал у груды кирпича и посмотрел, откуда бьет пулемет… Оказалось — из подвального окна, прикрытого толстым листом железа, в котором была прорезь. Этот пулемет и прижимал бойцов к земле. Что делать? Нельзя давать противнику опомниться, надо штурмовать цеха, выкуривать врага изо всех нор.

— Гранаты к бою! — скомандовал Жежеря.

К подвальному окну полетели две гранаты. Но взрыв не повредил дзота — пулемет продолжал строчить. Андрей посмотрел на ближайших к нему бойцов. Нет, он знал, что никого из них не пошлет на верную смерть. И кто скажет, о чем он подумал, принимая свое последнее решение? Жежеря отыскал глазами Олексу, крикнул:

— Сержант Ковальский! По моему знаку поднимай всех! Следи за мной…

Он вскочил и бросился к дзоту. Пулеметчик заметил Андрея и перенес огонь на него. Жежеря, раненный в ноги, резко качнулся, но успел еще сделать несколько шагов и, подавшись всем телом вперед, упал спиной на амбразуру дзота. Пулемет умолк. Ковальский поднялся во весь рост, крикнул бойцам:

— За смерть комбата! Бей гадов! Вперед!

В пролом стены ринулись бойцы. С криками «ура!» они перебегали двор, скрывались в цехах.

Гремели выстрелы автоматов, шлепались и ухали, взрывались гранаты…

Два бойца помогли медсестре вынести Жежерю за кирпичную стену и побежали добивать засевших в цехах фашистов. Медсестра прощупала пульс, потом приложила ухо к груди Жежери — сердце не билось. Она закрыла лицо ладонями и заплакала…

В полночь полк Кажана выбил противника с территории завода «Профинтерн» и вышел к берегу Днепра.

Когда командованию стали известны обстоятельства гибели Жежери и Осадчего, генерал Савельев приказал майору Кажану обоих героев посмертно представить к высоким наградам.

Утром Жежерю, Гришу Осадчего и других погибших воинов с почестями похоронили на берегу Днепра, в небольшом сквере. Над братской могилой прогремел прощальный салют из автоматов и пистолетов. Бессараб и Печерский, поддерживая под руки старшего лейтенанта медслужбы Нину Беленко, покидали могилу героев.

IX

Два года прошло с тех пор, как Лесняк впервые ступил на эту приокеанскую землю. Много нового открылось здесь для него. Но самые сильные впечатления оставили в нем выходы в море, когда он проходил стажировку во флотской газете. Особенно запомнился последний на подводной лодке, когда у Михайла даже борода выросла, над которой добродушно посмеивались в редакции. Плавание было, конечно, трудным. Пришлось несколько суток обходиться без папирос, не видеть синего неба, мечтать о глотке свежего воздуха. Но не забудется чисто братское отношение экипажа к корреспонденту, запомнятся беседы с подводниками, в которых раскрывались богатые и щедрые души моряков.

Лесняку даже посчастливилось нести вахту у перископа, а еще раньше он отстоял одну ночь с вахтенным офицером на холодном мостике. Но ему хотелось «боевого» самостоятельного дела. И случай такой представился, когда лодка достигла заданного квадрата и шла под перископом. «Противник» мог появиться в любую минуту. Подняли второй перископ. У командирского поочередно сменялись вахтенные офицеры, но у второго перископа командир еще не решил, кого поставить, и за советом обратился к своему помощнику. Тот, не долго думая, предложил: «Может, корреспондента?» Михайло, слышавший этот разговор, просунул голову в переборный люк и попросил: «Разрешите мне, товарищ командир!» Офицеры переглянулись, и командир ответил: «Хорошо!»

Лесняка, как «стажера», разумеется, обстоятельно проинструктировали, и он стал на вахту. На протяжении четырех часов, слегка пригнувшись, приникнув глазом к окуляру и крепко сжимая ручки, Михайло поворачивался вместе с перископом. К сожалению, «противника» обнаружить ему не удалось.

Вскоре Лесняка отозвали в распоряжение политотдела ПВО флота. И началась его служба в редакции многотиражки «На рубеже», в тожедолжности ответственного секретаря. Всю редакцию составляли три человека — редактор, лейтенант, Лесняк и инструктор — старшина второй статьи. В большом доме штаба соединения и политотдела, помещавшихся на Ленинской улице, редакция занимала две комнаты на первом этаже. Неподалеку, в другом здании, была типография, в которой верстались все многотиражки базы флота. «Рубежовцы» свои командировки планировали с таким расчетом, чтобы в редакции всегда оставалось двое.