Любовь и память - [179]

Михайло шел в голове колонны батальона морской пехоты. Здесь его познакомили с тихоокеанцем Ильей Дорошенко — плечистым матросом с суровым, обветренным, немного грубоватым лицом, с вдумчивыми серыми глазами. Лесняка заинтересовала его биография. Выяснилось, что Дорошенко — донбассовец, родом из Дружковки, перед войной начал свою службу на Тихоокеанском флоте. В сорок первом принимал участие в переходе группы кораблей из Владивостока на Северный флот и почти год воевал в Заполярье. В последние месяцы сорок второго там было относительно спокойно. Фашистские войска, пытавшиеся захватить Мурманск, были отброшены, и его защитники прочно удерживали свои позиции. Когда на территории Архангельской области началось формирование батальона морской пехоты, в него, вместе со многими донбассовцами, был зачислен и Дорошенко. Так случилось, что батальон влился в состав стрелковой бригады в армии Лелюшенко. Моряков здесь переодели в армейскую форму, но они оставили при себе тельняшки, а также бескозырки, которые носили пока в своих вещмешках.

Илья с большим интересом расспрашивал Михайла о Владивостоке, говорил, что ему в Заполярье очень часто снилась бухта Золотой Рог, красавцы корабли на рейде, освещенные ярким утренним солнцем. Михайло уговорил Илью Дорошенко, чтобы тот на первом же привале написал несколько слов, обращенных к его друзьям-тихоокеанцам. Эти слова Лесняк внесет в текст своей первой фронтовой корреспонденции.

Батальон получил задание выбить немцев из хутора Ежачего, который был уже недалеко. Разведка донесла, что на окраине хутора и в самом хуторе — сильные вражеские укрепления. Не доходя полтора километра до хутора, роты батальона рассредоточились и, когда сгустились сумерки, начали окапываться. В небольшой лесополосе занял позицию взвод, в котором находился Дорошенко. Вместе с ним Михайло успел уже вырыть в снегу окоп почти до пояса, но глубже им зарыться не дали — немцы обнаружили батальон и тут же выпустили по нему несколько снарядов.

— Пристреливаются, гады, — смахнув ладонью со лба пот, сказал Илья. — Теперь надо ждать худшего.

Не успел он досказать последнего слова, как вокруг загремело, заухало и под ногами заколебалась земля. Снаряды рвались с оглушительной силой, и Лесняку казалось, что у него полопаются барабанные перепонки. Кто-то почти рядом с Лесняком надрывно закричал: «А-а-а! Братья! Помогите!..» Где-то в стороне раненый боец звал медсестру: «Спаси, сестрица, кровью истекаю…» От крика, от невероятного нервного потрясения, от неожиданности Михайло, лежавший на дне окопчика, судорожно привстал и поднял голову. Дорошенко с силой нажал на его плечо, придавил к земле. Страх сковал все тело Лесняка. «Вот тут мне и конец! — промелькнуло в его голове. — Ничего не успел увидеть…»

Вдруг он ощутил, как все его тело немеет, а сам он становится легким, как перышко, и вот-вот взлетит над окопом. «Что это со мной? — панически подумал он. — В таком состоянии и глупостей натворить можно». Собрав всю свою волю, крепко сжав зубы, он втиснулся головой в мерзлую стенку окопа и замер. В эту минуту до него донеслось дикое, разрывающее душу лошадиное ржание. «За что, за что лошади-то страдают?» — в страхе подумал Михайло и, усевшись на дно окопа, зажал ладонями уши.

Дорошенко наклонился к Михайлу, оторвал от ушей его руки и прокричал:

— Спокойно, браток! Это с непривычки. Фашист уже выдыхается!

Лесняк попытался улыбнуться, но почувствовал, что мускулы его лица словно окаменели.

Вскоре заметил, что снаряды стали разрываться реже.

— Приготовься, братишка, сейчас пойдем в атаку. Фашист не любит воевать ночью, а нам в потемках и сам черт помогает. Мы на своей земле и с завязанными глазами найдем врага.

Действительно, вскоре установившуюся было тишину пронизал крик:

— В атаку-у! За мной!

Грянуло, прокатилось «ур-ра!». Сила этого могучего крика, как взрывная волна, выдула из окопа Михайла, и он побежал вслед за Дорошенко, крепко сжимая в руках выданный ему уже здесь, в редакции, автомат. На бегу, вместе со всеми, он отчаянно что-то кричал. Встреченные плотным огнем фашистов, они залегли, наспех окапывались в снегу, поднимались и снова залегали, прижатые к земле свистящими над головами пулями.

Так продолжалось чуть ли не до утра. Батальон уже совсем близко подошел к хутору: в серой мгле рассвета видны были неясные очертания хат. С особой яростью стреляли фашистские автоматчики, засевшие в крайнем кирпичном домике. Дорошенко — он был вооружен ручным пулеметом — попытался выбить их оттуда, но вражеская пуля зацепила его левое плечо, и командир роты приказал ему отправиться в санчасть.

— Не время сейчас, — возразил Илья и попросил разрешения остаться в строю.

Командир разрешил, и с перевязанным плечом Дорошенко пополз к домику. Фашисты не заметили его, и, ворвавшись внутрь, Илья длинной очередью скосил всех засевших там автоматчиков. Но и после этого он не оставил поле боя. Подкравшись к другому дому, из-за угла которого гитлеровцы вели непрерывный пулеметный огонь, он расстрелял вражеских пулеметчиков. Когда вторая пуля угодила ему в левую руку, он, зажимая кровоточащую рану, с досадой сказал: