Любовь и память - [181]

— Когда наши отбили высоту, Радича среди убитых не нашли, — ответил Лукаш. — Видимо, взяли в плен. В полку он числится пропавшим без вести. Остальные были живы, когда Бессараб писал.

Снова оба замолчали, потом капитан, повернувшись к двери, крикнул:

— Найденов! Почему до сих пор нету лейтенанта Готова? Позвони еще раз на батарею — чтоб мигом был здесь!

«Вот так встреча! — невесело размышлял Лесняк. — Мечтал, надеялся — ведь всяко бывает — увидеть Бессараба, Радича или Жежерю, но встретить на фронте Лукаша, Ланиного мужа, — этого я не ожидал. А Ланы уже нет…»

— Меня начштаба предупредил, что прибудет корреспондент, — сказал капитан. — Еще и намекнул, что, может, даже родственник или знакомый. — Он горестно улыбнулся. — А ведь и правда…

Но вмиг осекся и помрачнел. Достал из кармана кисет, оторвал кусочек газеты, начал свертывать «козью ножку», потом протянул кисет Лесняку:

— Курите!

Михайло тоже соорудил себе цигарку и, раскурив, жадно затянулся.

— На Тихом служите? — спросил Лукаш. — Самураи пока молчат? Теперь, после Сталинграда, вряд ли полезут к нам. Ваши тихоокеанцы у нас есть и воюют храбро.

В блиндаж вошел офицер, доложил:

— Лейтенант Готов по вашему приказанию…

— Тебя что, немцы за ноги держали? — строго спросил Лукаш.

— Да я тово… — начал было Готов.

— Отставить оправдания! — сказал капитан и кивнул в сторону Лесняка: — Знакомься: военный корреспондент, твой земляк — из самого Владивостока…

— Из «Боевой вахты», — зачем-то уточнил Лесняк, вставая с табуретки и подавая руку вошедшему.

— Правда — землячок! — обрадовавшись, улыбнулся Готов. — Я родился в Приморье, в селе Ягодном — оно в Сучанской долине. Не приходилось там бывать? Жаль. У нас там — красота!.. А служил я в береговой обороне. Всего два месяца, как сюда прибыл.

— И должен сказать — уже проявил себя опытным командиром батареи, — смягченным тоном сказал Лукаш.

Лесняк окинул взглядом фигуру Готова. С виду в нем не было ничего боевого или бравого, невысок ростом, худощав, с мальчишеской челкой над карими глазами, слегка воспаленными, видимо от бессонных ночей.

В тесном полутемном блиндаже командир дивизиона, передвинув на середину стола гильзу от снаряда, служившую настольной лампой, аккуратно разгладил ладонями карту и обратился к Готову:

— Доверяю тебе, Микола, трудное задание. На нашем участке предвидится контратака немцев силами до двух танковых дивизий. По ту сторону железнодорожной насыпи они накапливают резервы. По данным разведки, будет машин сорок — пятьдесят. Это не только на долю твоей батареи. В действие введем пять батарей. Однако на тебя — самая большая надежда. Орудия надо поставить на прямую наводку. Подвезти побольше боеприпасов. А сейчас — погляди-ка сюда. — Он склонился над картой, держа в руке карандаш. Микола тоже наклонился, вглядываясь в топографические знаки. — Поставишь орудия за Дмитриевкой, перед этим вот оврагом, но запомни — огонь откроешь только по моей команде. Понял? Только по моему сигналу! Я буду здесь, у этого хуторка, неотлучно.

Он показал Миколе карандашом пометки на карте, Микола кивнул и вышел из блиндажа. Вслед за ним направился и Лесняк. Когда пробирались ходом сообщения, Лесняк спросил:

— Ну как, лейтенант, выстоите?

Микола остановился, повернулся к Михайлу и, откинув рукой челку, сказал:

— После смерти жены капитан словно окаменел, стал как кремень. Не только я — все в дивизионе его любят. Командир он хотя и строгий, зато знающий и справедливый. Мы всем дивизионом мстим фашистам за смерть его жены…

На протяжении ночи артиллеристы окапывались. Поставив тягачи в укрытие, они выкатили свои 76-миллиметровые пушки на боевые позиции и до рассвета успели закрепить их в мерзлом, твердом, как кость, грунте, замаскировали.

Утром, как только солнце поднялось над горизонтом и заблестели снега, около полусотни фашистских танков пошли в контратаку. Готов тут же позвонил на КП:

— Разрешите ударить? Удобный момент.

— Сцепи зубы и замри! — приказал Лукаш. — Рано еще!

И как только тридцать фашистских «тигров» выползли из редкого кустарника и пошли в обход по краю глубокого оврага, подставив свои бока под дула замаскированных орудий Готова, капитан приказал:

— Огонь, Микола!

Почти одновременно ударили все четыре пушки, и над тремя «тиграми» показался черный дым. Раздались второй и третий залпы… Бой был долгим и тяжелым. Батарею дважды бомбили «юнкерсы», откуда-то со стороны Краснодона отозвались вражеские пушки и начали методически обстреливать позиции наших артиллеристов.

Третьи сутки шел ожесточенный бой. На батарее остались в живых четверо бойцов, работали два орудия; лейтенант Готов сам встал к панораме и один вел интенсивный огонь. К полудню фашисты отступили, оставив на поле боя двадцать один танк и около батальона убитых пехотинцев.

Вскоре на позицию батареи в сопровождении комбрига и командира дивизиона прибыл генерал Руссиянов. Обнимая черного от копоти Готова, пожимая руку капитану Лукашу, он со слезами на глазах говорил:

— Спасибо, друзья мои! Спасибо, орлы, что выстояли!..

Лесняк знал: генерал Руссиянов, участник гражданской войны, командовал сотой стрелковой дивизией, которая в 1923 году была сформирована на базе одного из полков сорок четвертой имени Николая Щорса дивизии, за мужество и отвагу в боях против гитлеровских войск одной из первых заслужила звание гвардейской. Потом уже на ее базе вырос механизированный корпус. Итак, комкор — боевой, заслуженный генерал. И если он сейчас так сердечно благодарил воинов, значит, победа, которую одержал Николай Готов со своими бойцами и весь дивизион Лукаша, была чрезвычайно важна — она обеспечивала успешное наступление корпуса. В этот же день, просматривая страницы армейской газеты, Михайло увидел заметку, озаглавленную: «Бьют врага гвардейцы взвода лейтенанта Пулькина».