Любовь и память - [176]

— Ну и чертов ветер, так и гляди, чтоб не сдул с сопки.

Хлопнула раскрывшаяся дверь, и в блиндаж влетел Геннадий Пулькин, в шинели, в шапке-ушанке и с рюкзаком за плечами. Сняв с головы шапку, сдержанно улыбнулся:

— Не ждал, Мишко? Я заходил на КП, попрощался с ротным и политруком, а сейчас — к тебе. — Не сбрасывая рюкзак, Пулькин сел на стул, положил шапку себе на колени и рукой пригладил волосы. — Не раздеваюсь, на минуту забежал. Через час должен быть во флотском экипаже.

— В каком экипаже? — недоумевающе уставился на него Лесняк.

— Говорю же: пришел попрощаться, — как-то смущенно произнес Геннадий. — Еду на фронт. Приказали срочно собраться. Взвод передал своему помощнику, собрал вещички — и все. Прощайте, сопки, океан, Владивосток. Отправляюсь, Михайло, бить фашистов. В Сталинград бы попасть.

— Ты — рад? — пристально глядя в глаза товарищу, спросил Лесняк.

— Конечно! — стараясь придать своему голосу побольше бодрости, сказал Пулькин и насторожился: — А почему спрашиваешь? Разве мы не мечтали об этом?

Однако Лесняк не мог не заметить, что Геннадий был каким-то чуть-чуть не таким, как всегда. Что-то его беспокоило или угнетало. Он внезапно задумался, помрачнел и, склонив голову набок, невесело сказал:

— Я по-настоящему рад, но… То ли потому, что несколько неожиданно и я не успел освоиться с новым состоянием, или еще почему-либо, но как-то странно сосет под ложечкой. — Он ткнул себя рукой в грудь и вздохнул: — Каждому, конечно, жить хочется. К тому же я — понимаешь? — один у своих родителей. Они уже пожилые люди, тяжело им будет без меня.

— Ну что ты, Гена? — попытался успокоить его Лесняк. — Повоюешь на славу и вернешься домой живым-здоровым. Да и не впервой тебе фашистов бить.

— Все это так, но какое-то недоброе предчувствие впилось в сердце, как пиявка. — Он качнул головой и добавил: — Вот что скверно.

— А хочешь — я вместо тебя поеду? У меня никаких плохих предчувствий нет, — оживился Лесняк.

Пулькин недовольно покачал головой:

— Во-первых, не хочу. А во-вторых, не мы с тобой решаем. Да о чем мы с тобой говорим? — И уже весело добавил: — Ты не думай плохо обо мне, дружище, воевать я буду честно. Приезжай ко мне на фронт — увидишь!

— Ты же пиши, чтобы я знал, где тебя искать, — улыбаясь ответил Михайло.

Поговорив еще несколько минут, Пулькин встал. Лесняк проводил его за ворота парка. Там друзья обнялись. Переместив на середину спины рюкзак, Геннадий быстро пошел вдоль забора по направлению к городу, и Михайло долго смотрел ему вслед. Ветер бешенствовал, трепал полы шинели, буквально валил с ног.

«Вот и с Геннадием мы расстались навсегда», — с каким-то щемящим чувством подумал Михайло, возвращаясь в свой блиндаж.

…Прошло некоторое время, и на фронте произошли крутые, очень важные перемены, сказавшиеся и на жизни Лесняка. Сначала прилетела ошеломляюще-радостная весть, что наши войска под Сталинградом перешли в наступление, которое успешно развивается. Как могуче, торжественно и грозно звучал тогда по радио голос Левитана! Он во всех вселял уверенность в том, что мы вплотную подошли к главным, решающим событиям. И когда четыре дня спустя стало известно, что передовые соединения Юго-Западного и Сталинградского фронтов встретились в районе поселка Советский и замкнули железное кольцо, в котором оказались 330 тысяч вражеских солдат и офицеров, — радости не было границ. Казалось, что весь белый свет стал шире. И хотя зима брала свое — выпали глубокие снега и свирепствовали морозы, — в сердце каждого повеяло весной.

Сорвав планы Гитлера вызволить из кольца окружения войска фельдмаршала Паулюса, наши армии взломали фашистскую оборону по рекам Чир и Дон и, развивая наступление на юго-запад, освободили железнодорожные станции Морозовскую и Тацинскую. Открывалась возможность освобождения Ростова и удара по тылам вражеской группировки, действовавшей на Кавказе. Теперь время пошло ускоренным темпом. Каждое утро приносило радостно-волнующие новости.

В конце декабря Лесняка неожиданно пригласили в редакцию «Боевой вахты». Батальонный комиссар, главный редактор газеты, встретил его приветливо, усадил в кресло, предложил папиросу и сказал:

— Читал ваши рассказы и один или два очерка. Лейтенант Коровин говорил, что вы до войны работали в районной газете, что закончили литфак. Может быть, вам стоит перейти на службу к нам?

Михайло несказанно обрадовался этому предложению, но сразу же и помрачнел:

— Мне надо подумать.

— Над чем же тут думать? — удивился редактор.

— Я готовлюсь вступать в партию, — сказал Михайло. — Для этого необходимо прослужить не менее года в одной части, а если перейду к вам…

— Резонно, — задумчиво сказал редактор. — Что ж, мы можем немного подождать. Но здесь вот какое дело: собираемся послать группу наших товарищей на действующие фронты. Планируем широко показать в газете, как воюют бывшие тихоокеанцы и наши земляки с Приморья. Кроме этого, хотим ознакомить наших журналистов с фронтовым опытом. Евгений Коровин предложил и вас включить в эту группу.

Лесняк, услыхав такое, чуть было не подпрыгнул от радости.

— Буду искренне благодарен!