Любовь хорошей женщины - [76]

— Просто смотри на них, — говорил он. — Рассмотри их. Видишь, какие краски. Не надо слишком вглядываться. Просто смотри и жди.

Но успокоили ее в конце концов не камни, а надписи на картонных коробках. Их была здесь целая гора, этих картонных коробок, в которые Энн упаковывала вещи, когда они с Дереком переехали сюда из Торонто несколько лет назад. На боку одной из них красовался силуэт игрушечного линкора и слово «Неустрашимый». Слово это было выведено красными буквами. Буквы эти мерцали и переливались, как будто были написаны неоновыми лампочками и посылали Карин приказ: добыть нечто большее, чем содержало в себе значение этого слова. Ей пришлось разложить слово на части и найти слова внутри его.

— Над чем это ты смеешься? — спросил Дерек, и она рассказала ему, чем занимается.

Слова каким-то чудом кувыркались и выпрыгивали сами собой.

Шустрый, мушиный, мурашиный, шина, шар, мыс, срам, марш, ус, ум, мыши, нерушимый. Нерушимый ус — подходит вполне, и буквы почти все.

— Восхитительно, — сказал Дерек. — Восхитительно, Карин. Нерушимый ус мышиный!

Ему не пришлось просить Карин не рассказывать об этом матери или Энн. Когда Розмари целовала дочку перед сном, она понюхала ее волосы и засмеялась:

— Боже, ну все провоняло, этот мне Дерек, отпетый старый анашист.

Это было в один из тех дней, когда Розмари была счастлива. Они ходили к Энн и Дереку ужинать на закрытой веранде. Энн сказала:

— Карин, пойдем со мной, поможешь мне достать мусс из формочки.

Карин пошла за ней, но вернулась, будто за мятным соусом.

Розмари и Дерек наклонились над столом и дразнили друг друга, вытягивая губы и громко чмокая.

Ее они не заметили.

Может, это было в тот самый вечер, перед отъездом, когда Розмари посмеялась над двумя стульями на заднем крыльце. Два старых, темно-красных складных стула из металлических трубок с подушечками на сиденьях. Они стояли «лицами» на запад, глядя на последние отблески заката.

— Эти старые стулья, — сказала Энн. — Да, зрелище то еще. Они остались от моих родителей.

— И ведь неудобные совершенно, — заметил Дерек.

— Нет-нет, — сказала Розмари, — они прекрасны, они — это вы. Я их люблю. Они будто говорят: Дерек и Энн. Дерек и Энн. Дерек и Энн смотрят на закат после дневных трудов.

— Если им хоть что-то видно сквозь эти заросли лозы, — сказал Дерек.

В следующий раз, когда Карин пошла в огород за овощами для Энн, она заметила, что стульев нет. Но не стала спрашивать Энн, что с ними стало.

Кухня Энн находилась в полуподвале, частично уходя под землю, — всего на четыре ступеньки спуститься. Карин сошла по лестнице и прижалась лицом к застекленной двери. В кухне стоял полумрак — окна находились высоко под потолком и перед ними густо росли кусты, Карин не приходилось бывать здесь при выключенном свете.

Но сейчас свет не горел, и сначала Карин подумала, что кухня пуста. А потом она разглядела кого-то за столом, это была Энн, но форма ее прически изменилась. Энн сидела спиной к двери.

Она подстриглась. Как у всякой седовласой матроны, ее короткие волосы курчавились на затылке. Она что-то такое делала в полумраке, двигая локтями, но Карин не могла разглядеть, что именно.

Она попробовала старый трюк — стала сверлить глазами затылок Энн, чтобы та обернулась, но не сработало. Тогда Карин легонько пробежала пальцами по стеклу. И наконец завыла: «У-ууууу!»

Энн встала и обернулась так неохотно, что у Карин промелькнуло дурацкое подозрение: видимо, Энн знала, кто стоит за дверью, видела, наверное, как Карин подходила к дому, и устроила ей засаду.

— Это я! Это я — твое потерянное дитя, — сказала Карин.

— Вот так всегда, — сказала Энн, откидывая дверной крючок. Она не обняла Карин при встрече — впрочем, они с Дереком никогда этого не делали.

Энн стала еще круглее — или это короткая стрижка создавала такое впечатление, — а на лице алели какие-то пятна, будто ее мошкара покусала. Глаза казались больными.

— У тебя болят глаза? — спросила Карин. — Поэтому ты работаешь в темноте?

— О, а я и не заметила, — сказала Энн, — не заметила, что свет не горит. Я тут чистила кое-какое серебро, и мне казалось, что я все вижу. — Тут Энн, похоже, сделала над собой усилие, чтобы оживиться, и заговорила с Карин, как будто та была маленькой девочкой: — Чистка серебра — такое нудное занятие, что я, наверное, погрузилась в транс. Какая ты умница, что пришла мне помочь, деточка.

И Карин, в качестве временной тактики, тут же стала той самой «деточкой». Она развалилась на стуле у стола и бесцеремонно спросила:

— Так где наш старикашка Дерек?

Ей казалось, такое странное поведение Энн могло свидетельствовать о том, что Дерек отправился в одну из своих экспедиций по горным хребтам и не вернулся, бросив и Энн, и Розмари. Или что он болен. Или страдает депрессией. Энн как-то сказала: «У Дерека сейчас депрессии случаются вполовину реже, чем это было до нашего отъезда из города». Интересно, думала Карин, подходит ли тут слово «депрессия». Дерек казался ей занудой и придирой, порой у него был вид человека, которому все осточертело. И это называется депрессией?

— Скорее всего, он где-то здесь, — сказала Энн.