Любовь хорошей женщины - [110]

Все причины помогать Эйлсе выдает сейчас голос доктора Шанца, то, как он зовет ее, вбежав через заднюю дверь в кухню.

Джилл стоит на верхней площадке лестницы, она только что сказала Эйлсе, что с ребенком все в порядке, а Эйлса ответила ей:

— Ни звука, пока я не скажу тебе, что говорить.

Миссис Киркем стоит в дверном проеме из кухни в коридор, прямо на пути у доктора.

— О, как я рада вас видеть! — говорит она. — Эйлса и Айона так расстроены, так расстроены. Айона нашла под дверью ребеночка, а теперь говорит, что он мертв.

Доктор Шанц приподнимает миссис Киркем и отставляет ее в сторонку. Он снова говорит:

— Эйлса?

И протягивает руки, но решается лишь на то, чтобы крепко сжать ее плечи.

Из гостиной выходит Айона. Выходит с пустыми руками.

— Что ты сделала с ребенком? — спрашивает Джилл.

— Спрятала, — дерзко отвечает Айона и корчит ей рожу — злобную гримасу, какую способен скорчить только смертельно испуганный человек.

— Доктор Шанц сейчас сделает тебе укол, — говорит Эйлса. — И ты уймешься наконец.

Разворачивается абсурдная сцена: Айона носится по комнате, прорываясь к выходу из дома, Эйлса в прыжке преграждает ей дорогу, затем у лестницы доктор Шанц хватает Айону и удерживает, сжимая ей руки.

— Ну же, ну же, Айона. Не дергайтесь. Вам скоро полегчает.

И Айона воет, скулит и затихает. Звуки, которые она издает, ее попытки вырваться и сбежать напоминают лицедейство. Как будто, несмотря на то что она в буквальном смысле на грани безумия, Айона понимает, что противостоять Эйлсе и доктору Шанцу практически невозможно и все, что ей осталось, — вот эта пародия на сопротивление. Которая явно доказывает — и, наверное, именно этого Айона хочет на самом деле, — что она вовсе не сопротивляется им, она капитулирует. Расклеивается самым постыдным и неловким образом от Эйлсиного крика:

— Как тебе только самой от себя не противно!

Орудуя шприцем, доктор Шанц приговаривает:

— Хорошая девочка, Айона. Ну вот и все. — А через плечо обращается к Эйлсе: — Займитесь мамой. Усадите ее где-нибудь.

Миссис Киркем утирает слезы пальцами.

— Со мной все в порядке, дорогуша, — говорит она Эйлсе. — Только вот хоть бы вы, девочки, не дрались больше. Надо было сказать мне, что Айона родила ребеночка. Вы должны были позволить ей его оставить.

Миссис Шанц в халате поверх летней пижамы входит в дом через кухонную дверь.

— Все живы-здоровы? — спрашивает она громко.

Она замечает кухонный нож на столе, и ей приходит в голову, что надо спрятать его в ящик, от греха. Во время раздоров нож на самом виду — распоследнее дело.

В самый разгар всего этого Джилл кажется, что она слышит слабый плач. Она неловко перелезает через перила, чтобы обойти Айону с доктором Шанцем, пробегает половину лестничного пролета наверх и, когда Айона бросается следом, спрыгивает на пол. Она распахивает двустворчатые двери гостиной и поначалу не видит никаких признаком моего присутствия. Но приглушенный плач доносится снова, и, следуя за звуком, Джилл заглядывает под диван.

И вот она я, задвинута под диван рядом со скрипкой.

Во время недолгой своей пробежки из коридора в гостиную Джилл вспомнила все, ей кажется, дыхание ее замирает и ужас теснится у рта, а потом со вспышкой радости жизнь ее запускается заново, когда, почти как во сне, она находит живое и невредимое дитя, а не иссохший трупик с похожей на мускатный орех головкой. Она берет меня на руки. Я не цепенею, не брыкаюсь, не выгибаю спинку. Я по-прежнему сплю сладким сном из-за снотворного в молоке, свалившего меня на всю ночь и полдня, и будь этого снотворного чуточку — совсем чуточку — больше, оно могло бы и в самом деле меня прикончить.

И одеяльце тут вовсе ни при чем. Любой, кто бы трезво взглянул на одеяльце, заметил бы: оно настолько легкое и такого рыхлого плетения, что свободно пропускает столько воздуха, сколько мне нужно. Сквозь него дышать так же легко, как сквозь рыболовную сеть.

Отчасти, видимо, тут сказалась обессиленность. Целый день беспрестанного рева, этакий яростный подвиг самовыражения, наверное, вымотал меня совершенно. Это, да еще белый порошок в молоке, повергло меня в глубокий, беспробудный сон, я дышала так поверхностно, что Айона не ощутила моего дыхания вовсе. Вы, наверное, скажете, что она могла бы на ощупь почувствовать, что я не холодная, скажете, что все эти вопли, рыдания и беготня должны были непременно разбудить меня. Не знаю, почему этого не случилось. Думаю, она не заметила, потому что испугалась, а также перевозбудившись еще до того, как нашла меня, но вот почему я не заплакала позже, понятия не имею. А может, я и плакала, да в суматохе никто меня не слышал. А может, Айона и слышала, но запихнула меня под диван, потому что к тому времени все вокруг уже было вверх дном. А потом меня услышала Джилл. Именно Джилл, единственная.

Айону перенесли на тот же самый диван. Эйлса стянула с нее туфли, дабы уберечь обивку, а миссис Шанц пошла наверх за легким стеганым одеялом, чтобы укрыть им Айону.

— Знаю, чтобы согреться, оно ей не нужно, — сказала она. — Но я думаю, ей будет уютнее проснуться под одеялом.

Перед этим все, конечно же, сгрудились вокруг меня, дабы удостовериться, что я жива. Эйлса винила себя, что не убедилась в этом сразу. Она ни за что не хотела признаться, что боялась посмотреть на детский труп.