Как-то Л. Н. Толстой заметил в беседе с пианистом Игумновым: «В искусстве важно, чтобы не сказать ничего лишнего, а только давать ряд сжатых впечатлений и тогда сильные места… дают глубокое впечатление». Именно как ряд сжатых впечатлений построена гениальная повесть Толстого. Искуснейшая композиция ее так же целиком подчинена основной идейной задаче, как и детали стиля. Поэтому так странно на первый взгляд построена вещь.
Действие начинается уже после смерти героя, но так, что он «присутствует»; начинается с сообщения о его смерти и толков о ней среди тех, кто был «средой» для умершего, его кругом. Картинам разоблачения фальши, пустоты, своекорыстия, царящих в буржуазно-дворянском обществе, показу сложной и нелепой игры приличий между представителями этого общества, срыванию всех и всяческих масок, которые эти люди надевают и перед суровым явлением смерти, посвящена первая, вынесенная вперед в фабуле (а по логике сюжета — заключительная) глава повести. Сцена посещения Петром Ивановичем вдовы Ивана Ильича сначала была сюжетно увязана со всем ходом рассказа: Прасковья Федоровна передавала здесь Петру Ивановичу последние записи покойного мужа. Но постепенно мотив дневника был отвергнут Толстым, и начальная сценка осталась как бы «отрезанной» от повести, внесюжетной. Но это только внешне. На самом же деле ее сюжетная роль огромна и состоит хотя бы в том, чтобы показать, из какого омута ушел Иван Ильич и что без него этот омут продолжает существовать во всей прелести.
Кроме того, важная задача этой главы — в еще большем подчеркивании всеобщности Ивана Ильича как типа. Мало того, что все действующие лица этого отрывка — сослуживцы умершего — обезличены на его уровне, мало того, что Петр Иванович — это двойник Ивана Ильича; во всех репликах и сценках тщательно намечены те черты эгоистического самодовольства, озабоченности собственным преуспеванием, душевной холодности и ограниченности, которые потом в течение всей повести будут широко раскрыты на примере жизни Ивана Ильича. Тут и чрезвычайное внимание к своему служебному положению: ведь эти люди немыслимы вне службы — той призрачной службы государству и самим себе, а не людям и высоким гражданским принципам, которую столько раз гневно изобличал Толстой в преступности и ненужности.
Здесь и отголосок семейных радостей и жалких переживаний людей, которые, ненавидя, враждуя, все же обречены жить друг с другом. В начальной главке повести также дан тон той «легкости» и поэзии чиновничьей жизни — в образе Шварца, — какая могла еще сохраниться в ней. Без всякой иронии обнаружен весь убогий состав радостей людей этого круга. На основе игроцких взаимоотношений только и возможна, видимо, подлинная близость между этими людьми. Во всяком случае, этому служит иллюстрацией одна поразительная деталь: говоря о том, как одного из близких Ивану Ильичу людей вдруг ужасает мысль о его страданиях, Толстой в одном слове выражает всю поверхностность сближений и приятельств этих людей, всю их ничтожность и отъединенность друг от друга. Его «он знал так близко сначала веселым мальчиком, школьником, потом взрослым партнером… ». Вот и все, что может вспомнить хорошего Петр Иванович об Иване Ильиче. Во всех областях жизни антагонисты, разъединенные враждой за место, за деньги, эти люди — «партнеры» только в одной, тоже нелепой связи.
Продемонстрировано в первом отрывке также и то вечное, бездушное и опасное отношение к смерти, которое такой трагически-иронической стороной обернулось потом для Ивана Ильича, — отношение к смерти как к инциденту, приключению, которое может случиться с кем угодно — с Каем, с сослуживцами,— но не со мной собственно. Потому упрек или «напоминание живым», которое видно было в лице мертвого Ивана Ильича, кажется Петру Ивановичу «неуместным или, по крайней мере, до него не касающимся». Трагический аспект этого рассуждения еще не ясен здесь, он будет дан лишь в сцене умирания Ивана Ильича, который тоже легко рассуждал по поводу смерти и бессмертия и даже носил на брелоках медальку с надписью respice finem, но ничто не спасло его от трагического банкротства.
Появляется в первой главке и ряд персонажей, сюжетная роль которых станет ясной только в самой повести (мужик Герасим, супруга Ивана Ильича).
Таким образом, композиционный прием вынесения заключительной по смыслу части вперед, в заставную главу, оправдан и обоснован. Гениальное искусство строить сюжет позволило Толстому сделать завершающий эпизод драмы завязкой, эпилог — прологом. Именно в этом отрывке начинается действие и формулируется конфликт всей вещи.
Это парадоксально, но это факт. Часто встречающийся в музыке, этот прием трудно мыслим для литературы, особенно для эпического жанра. Его восприятие лежит примерно в той же области чувств, что и восприятие подобного рода в музыке, в лирической поэзии. Поэтому мы возьмем на себя риск сказать, что повесть «Смерть Ивана Ильича» построена как бы по единому музыкальному принципу — так стройно и так многозвучно. Первая главка дает тему, основной трагический мотив; и хотя с потрясающей и полной силой он зазвучит в финале (сама смерть Ивана Ильича), но тон задан — а «тон делает музыку». Переходя на язык литературный, повторим, что завязка, основной тематический план показан уже в этом куске, действие начинается от него, хотя по содержанию это завершение, постпозиция. Полное раскрытие всего ужаса, который здесь еще сдержан и высказывается вполсилы, состоится в конце повести, в изображении предсмертных страданий человека, прожившего жизнь «не так».
